Обратный отсчет - Анна Малышева

В конце коридора был выход на лестницу. Татьяна выглянула – на площадке с сигаретой стояла худая блондинка лет пятидесяти с лишним. Что-то в ее бледном желчном лице неуловимо напомнило ей Люду, и она почти уверенно спросила:

– Простите, вы – Елена Ивановна?

– В чем дело? – неприветливо ответила та.

– Я – мать Димы, вы его знаете, он с Людой…

– Знаю, что он с Людой. – Ее тон не предвещал ничего хорошего, в нем слышалась застарелая, подавленная ненависть, от которой Татьяна сразу как-то съежилась. – Зачем вы пришли? Сказать, что она нашлась?

– Н-нет, – пробормотала Татьяна. – К сожалению… Я хотела познакомиться с вами…

– Теперь-то зачем?

– Вот именно теперь и необходимо познакомиться. – Женщина наконец собралась с духом и взяла себя в руки. – Наши дети жили вместе, так что мы с вами тоже не чужие.

Елена Ивановна равнодушно повела худым плечом, стряхнула пепел в мусорное ведро и сказала, что в новых знакомствах не нуждается.

– Вы так со мной говорите, будто Дима в чем-то виноват! – не выдержала Татьяна. – Знали бы вы, как он переживает!

– А зачем мне это знать? Своих переживаний хватает!

Она выбросила окурок и тут же закурила новую сигарету. В кармане ее истертого махрового халата зазвонил мобильник. Елена Ивановна достала его, взглянула на окошечко экрана, где высветился номер, и дала отбой. Ее лицо передернулось от тика и снова застыло в желчной, брезгливой гримасе. Теперь Татьяна не находила сходства между ней и дочерью. Ей очень хотелось повернуться и уйти, не прощаясь, но она сдержалась и протянула небольшой пакет:

– Вот, здесь немного фруктов, яблоки, гранаты…

– У меня все есть.

– Ну, отдайте тем, у кого нет, – с мягкой настойчивостью сказала Татьяна.

– Отдайте сами. Вон в пятой палате лежит бомжиха – она обрадуется. Только бы вы ей лучше водки принесли или сигарет.

– Как хотите, – окончательно обиделась Татьяна. – Я вам очень сочувствую и, как мать, вхожу в ваше положение, а вы меня отталкиваете. Я тоже очень переживаю и жду…

– Послушайте, что мне еще надо сказать, чтобы вы ушли? – с искаженным лицом повернулась к ней Елена Ивановна. – Неужели мне начать материться? Не нужны мне ни ваши гранаты, ни ваши соболезнования! Мне нужна моя дочь!

– Я понимаю, – с тяжелым сердцем ответила Татьяна. – Извините, больше не буду соваться.

– Ладно, – внезапно смягчилась та. – Увидимся в лучшие времена. К тому же сейчас праздник, а я их ненавижу. Всякие – и первомайские, и зимние, и осенние. У меня все неприятности в жизни случались в праздники.

Она глубоко затянулась и сипло выдохнула дым. Татьяна не рискнула сделать ей замечание курить поменьше. Эта женщина все меньше вызывала у нее жалость, и она не понимала почему. Грубость и замкнутость в такой ситуации она бы простила, но тут было что-то другое. «Ей как будто нравится оскорблять, – подумала Татьяна, не зная, куда деть пакет. Он ей ужасно мешал. – Может, она сердится, что Дима до сих пор не женился на ее дочке? Но та же сама отказалась…»

– Не верите? – Женщина смотрела куда-то в пространство, ее серо-голубые цепкие глаза приняли отсутствующее выражение. – Например, мой муж умер в мой день рождения – прямо за праздничным столом. А заметили у меня нервный тик? Это я так удачно встретила Международный женский день. Позвали в гости кого не нужно, получилась пьянка, потом драка… Людка была еще подростком, сунулась меня защищать… У нее с тех пор шрам за ухом. Врет, что упала с велосипеда, на самом деле ее ножом полоснули.

– Ужас! – тихо сказала Татьяна.

– Да, – спокойно подтвердила та. – Рана-то была несерьезная, но крови много. А у меня с тех пор лицо дергается. Стоит чуть-чуть поволноваться – и вот. Я много праздников могу припомнить и ничего хорошего в них не найду. И кому они нужны?

Она говорила рассудительно, спокойно, без раздражения.

– Может, я просто не верю в праздники, – сказала она, бросив в ведро окурок. – Пойду-ка в палату. Давайте ваши гранаты, угощу одну старуху.

У нее в кармане халата снова зазвонил телефон. Татьяна передала пакет, попрощалась и ушла. Она уходила с тяжелым чувством, но это была не жалость, а скорее тревога. «Люду полоснули ножом… Какие-то пьянки… И опять же, наверное, в Александрове. Ох, встретила она там кого-то из своего прошлого! А что мы знаем-то об этом прошлом? Что-то не похоже, будто оно было светлым. И сама Люда… Как она показала коготки – и мне, и Ирме! Что я вообще о ней знаю? Что знает Дима?»

А Дима, узнав за день довольно интересные подробности из жизни своей пропавшей подруги, в тот миг жадно поедал приготовленный Марфой ужин. Надо признаться, утрата бывшей подруги не лишила его аппетита, тем более что новая возлюбленная оказалась отличной кулинаркой. Это были всего лишь горячие бутерброды, приготовленные с сыром и всем прочим, что оставалось в холодильнике, но Марфа создала их по всем правилам искусства – так не стыдно было подать и в ресторане.

– Вообще-то я обожаю стряпать, – заявила она, с удовольствием наблюдая за тем, как Дима ест. – Если ты попробуешь мою утку по-китайски… Или провансальские веера из баклажанов…

– Что тогда будет? – с набитым ртом поинтересовался он.

Марфа лукаво засмеялась и подлила пива в его бокал.

– Тогда ты захочешь на мне жениться. Поэтому ничего такого я готовить не буду, для нашей с тобой истории довольно и бутербродов.

Он с трудом проглотил кусок и поинтересовался, отчего Марфа так уверена в «жениховском» эффекте своей стряпни? Она, часом, не была прежде замужем, как и ее подруга?

– Да я и сейчас замужем, – легко ответила она. – В третий раз закинула невод… Вот поешь, и я покажу тебе Эрикову фотку. Тише, тише, не давись!

Нельзя сказать, чтобы он был сильно потрясен – скорее сбит с толку. Марфа так спокойно сообщила об этом, что ему стало ясно – о нежных чувствах с ее стороны нет и речи. Но этой ночью она чуть ли не объяснялась ему в любви, так что он не знал, что и думать… «Или она со всеми так?» Эта мысль была настолько неприятна, что он разом утратил аппетит и отодвинул тарелку.

– Хочешь долечку? – предложила она. Уютно устроившись напротив него в красном креслице, женщина тонко срезала корку с апельсина. Отложив ножик, вонзила тонкие пальцы в тугую сердцевину и с сочным треском разделила фрукт пополам. Брызнул бледный оранжевый сок, женщина облизнулась. – Обожаю апельсины. Если посчитать, сколько я уничтожила их за свою жизнь… Эй! Э-эй?! Ты что – подавился?

Дима залпом выпил остывший чай. Марфа смотрела на него, сдвинув брови и машинально разбирая апельсин на дольки. Потом вдруг иронично улыбнулась:

– Я поняла. Ты заревновал? Прости, это так неожиданно… Ты что – не предполагал, что я могу быть замужем? Я ведь совершеннолетняя.