Тишина - Питер Хег

— Она сама пришла ко мне, — сказал он.

Она его не слышала. Вот в чем недостаток тотемных столбов — коммуникация направлена только в одну сторону.

— Вы напишете записку, — продолжала она. — Прямо сейчас. Адресованную Кларе-Марии. Вы напишете ей, что вам предложили работу, вы вынуждены уехать, вас долго не будет, может быть, целый год. Но что вы постараетесь поддерживать с ней связь. После этого вы будете держаться от нее подальше. Навсегда. К всеобщему удовольствию.

Он взял большой поздравительный конверт с подноса, написал то, что она требовала на обратной стороне — помадой. Протянул конверт женщине.

— В кино, — сказал он, — женщины засовывают такие надушенные записочки в бюстгальтер. Может быть, вам помочь?

Это была попытка приоткрыть ее систему, чтобы появилась возможность вслушаться. У него ничего не получилось. Она лишь задумчиво посмотрела на него. Взглядом, каким лесоруб с бензопилой отмечает те деревья, которые собирается валить.

Он открыл ей дверь, показал, где выход, и пошел за ней.

Она шла, как плывет морской конек в тридцатиградусной морской воде, в такт только ей одной слышному ритму мамбо.

— Что с этими детьми? — спросил он. — Что за способности такие?

Она не отвечала, он открыл пожарную дверь, выходящую на Студиестрэде.

— Почему вы все это говорили мне здесь? — спросил он. — Почему не дома?

Она сделала жест, который охватывал рестораны, «Палас», машины, едущие по бульвару X. К. Андерсена. Поток людей, направляющихся к ночным развлечениям.

— Именно здесь, — заметила она, — можно почувствовать, как это будет — оказаться на первой странице утренних газет с обвинением в педофилии.

— А зачем ломать пальцы Мадсену? — спросил он.

— Они не сломаны, — ответила она.

Она посмотрела на свои руки. Они были больше рук Каспера, это были руки пианистки, каждая из них могла бы взять октаву — плюс уменьшенную квинту.

— Мелкие уловки, без которых не обойтись, — пояснила она. — Если черная женщина хочет выжить. В мире белых мужчин.

В последующие три недели он пребывал в состоянии близком к ступору, полностью присутствуя только на манеже. На третьей неделе он пришел в себя в тот миг, когда направлялся в магазин, чтобы купить телевизор. Тогда он понял, насколько все серьезно. У Юнга где-то написано, что самый быстрый путь к психозу лежит через телевидение. Он вернулся домой.

Как раз в периоды депрессии важно не забывать о своих здоровых увлечениях. В тот же вечер он отправился на Рихсвай. И проиграл в покер. Несколько часов спустя он стоял перед тихой девочкой.

— Ко мне приходила одна женщина, — сказал он. — Африканка.

— Сестра Глория?

— Это имя ей не подходит, — заметил он. — Оно означает «слава».

— А что такое слава?

— Это бывает, когда ты сделал что-нибудь хорошее. Она ничего хорошего не сделала. Она заставила меня солгать. Написать тебе, что я собираюсь уехать.

— Я ей не поверила, — сказала Клара-Мария. — Я ее насквозь вижу.

Она посмотрела ему в глаза. Это был взгляд, который проникал через все преграды: череп, мозг, вагончик. Звучание девочки изменилось, окружающий мир стал куда-то исчезать, волосы встали дыбом на его голове — и вот все прошло, все опять было по-прежнему.

— Я хочу есть, — сказала она.

Он приготовил ей ужин.

Он научился этому у Стине. Как-то раз он сидел на стуле, там, где сейчас сидела Клара-Мария, а Стине стояла у конфорок, они к этому моменту знали друг друга две недели, и тут она вдруг сказала:

— Тебе надо научиться этому.

Сначала он не понял, что она имела в виду.

— Ты так никогда и не уехал от родителей, — сказала она, — ты так и остался жить в трейлере, у тебя есть женщины, которые готовят тебе еду. Ты все время заставляешь свою мать подниматься из могилы и браться за кастрюли. На сей раз так не выйдет.

Он встал и сделал шаг по направлению к ней. Она положила руки на крышку большого сотейника, который принесла с собой в один из первых дней. Пять килограммов чугуна плюс полкило овощей в масле температурой двести градусов. Он отступил назад, повернулся, отошел от нее как можно дальше, но все равно между ними было не более пяти метров. Еще немного — и он собрал бы вещи и отправился в аэропорт, но неожиданно в глазах у него потемнело. Он начал молиться. О том, чтобы земля разверзлась и поглотила ее, о том, чтобы Всевышняя вычеркнула ее из либретто. Но это ни к чему не привело — в подобных случаях ему никогда не удавалось добиться, чтобы его молитва была услышана.

Пелена спала, он стоял, уткнувшись носом в книжную полку, перед его глазами оказалось собрание сочинений Киркегора — своего рода фуга на тему о том, что никто из нас не хочет вслушиваться в самого себя, потому что звук, который можно услышать, — совершенно инфернальный.

Он обернулся и взглянул на нее. Киркегор никогда бы не осмелился приблизиться к ней ближе чем на эти пять метров. Но с тех пор все изменилось. Может, конечно, и не в лучшую сторону.

Он вернулся к столу и встал рядом с ней. Она положила перед ним несколько земляных груш. И жесткую щетку.

Для Клары-Марии он нарезал овощи: морковь, сельдерей и порей, добавил немного бульона, потом зелень. Они со Стине готовили еду в молчании, Стине понимала, что у него не оставалось никаких сил на разговоры, — ему и так приходилось многое преодолевать. Не очень-то приятно почувствовать себя учеником в тот момент, когда кажется, что больше никогда уже не будешь ходить в школу. Ужас при мысли, что публика увидит его в переднике — Каспера Кроне, единственного артиста, которому не удалось найти женщину, согласную готовить ему еду.

Иногда она все-таки что-нибудь произносила. Коротко. Какие-то основные правила, которые он запомнил навсегда.

— Глубина вкуса и запаха, — сообщала она, — возникает только тогда, когда используешь свежие пряные травы.

На следующий день он положил большой пластмассовый поднос на свое «Фазиоли» и заставил его горшочками с кориандром, зеленым и фиолетовым базиликом, греческим тимьяном, обычной и широколистной петрушкой, укропом, шнит-луком, лимонной травой, майораном. Казалось, что на пианино надели большой зеленый парик, — так было и сейчас, спустя целую вечность после ее исчезновения. Холодильник у него по-прежнему был набит продуктами. Это стало своего рода мантрой — покупать то, что покупала она. Возможно, кто-нибудь мог бы усмотреть в этом какой-то навязчивый ритуал. Для него же это было чем-то вроде молитвы, попыткой найти путь к ее голограмме.

Он провел руками по зеленым листикам и приник к ним лицом.

Сидящая на стуле девочка не сводила с него глаз.