Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов

глазах превращался в какого-то былинного ведуна. Как он привычно оперирует, закладывая какие-то штуки, подшипник, смазывает, ставит на место, крутит рукоятку — и снова вынимает. Хмурясь, придирчиво изучает что-то.

— Вот, смотри, — указывает он на углубления, — видишь, тут не подходит по форме к коленвалу, масло видно. Сейчас подгоним.

И бестрепетно, обычным, хотя и очень острым ножом принимается снимать стружки металла, подгоняя части. Продолжая что-то рассказывать, — Колька не особо слушал, поскольку речь шла о чем-то обыденном, — он снова и снова повторил операцию.

— Теперь дело, — наконец удовлетворенно заметил он, — видишь, как все гладко и чисто, и пленка масляная равномерная? Сейчас подшипники поставлю — и картер подвесим.

Сообща осилили и картер, аккуратно залили масло, запустили мотор.

— Сейчас на малых оборотах посмотрим, как поработает, — пояснял Андрюха, солидно, как заправский механик, вытирая руки.

Усевшись на табуретках, подождали несколько минут, с удовольствием прислушиваясь к ровной работе двигателя.

— Лезь в кабину, выключай, — скомандовал Пельмень, — обождем, как смазка стечет.

Некоторое время спустя он просунул в картер руку, повозился.

— Ну что там? — с любопытством спросил Яшка.

— Порядок, — заверил Андрей, — сам попробуй.

— Ага, щас. Вон пусть Колька.

Кольку дважды просить не пришлось.

— Нащупал? Не греется? — спросил Пельмень.

— Не-а, вроде бы.

— Вот, теперь все в порядке, не греется подшипник. Пошли перекурим.

…После всех сказочных происшествий последних часов Колька окончательно успокоился, поэтому беседу с нарсудьей пересказал уже в юмористическом ключе. И поскольку любопытство по поводу встречи на перроне все-таки потерзывало, решил его утихомирить:

— Мужики, вы такую не видели: лет двадцати, рыжая, красивая, родинки вот тут и тут?

— Да бывают разные, — уклончиво отозвался Пельмень. Анчутка, более словоохотливый, пояснил, что рыжая появлялась несколько раз:

— А это тетка-счетовод. Выдавала нам харчевые, помнишь, Андрюха?

Тот неодобрительно хрюкнул, но подтвердил: да, рыжая, деньги выдавала.

— С этим мутила, как его… казначеем, Исаичем. А что?

Колька рассказал про встречу на платформе. Выслушав, приятели его поведение полностью одобрили.

— Точно, точно. Все верно сделал, — решительно заявил Андрюха, — нечего болтать.

— Да уж, кто его знает, тем более если в очках и шляпе, — поддержал Яшка. — Тут было один раз. Двадцать третьего февраля всем выходной объявили, возвращались со Светкой из Парка Горького, с катка…

— Откуда? С кем? — удивился Пельмень.

— Ты сиди в своей яме и не высовывайся, — недовольно ответил Анчутка, — чего неясно? Ой, и красотища там была после карнавала — что ты! Каток раскрасили под паркет, а гирлянды так подсветили, как будто потолок. Весело, хоккей, танцы. В общем, возвращались уже поздно, пока то да се…

— Ага, то да се, — со значением протянул Андрюха.

Яшка вспыхнул, но ответом его не удостоил.

— В общем, проводил, решил прогуляться под луной, пивка хлебнуть на полянке. Отошел в сторонку с дороги, за «Летчиком-испытателем», иду к железке — вдруг слышу, возня какая-то, вопли. Схоронился я в кустах, вижу: мелкая какая-то тетка и тип — как раз в шляпе и очки!

— Сразу ясно — злодей, — вставил Андрюха.

— Отстань. За руки хватает, вроде как с нежностями к ней, а она на него — в лай: не тронь меня, такой-сякой, всякие слова заковыристые, тиран, дестоп…

— Деспот? — переспросил Колька.

— Да-да, вот это слово.

— А он чего?

Яшка замялся, но все-таки продолжил:

— Он ее эдак за руку эту дернул — и в горло.

— Что, вцепился?

— Перегрыз.

— Вот гонит же — и не краснеет, — проворчал Пельмень, — что за человек?

Яшка побагровел:

— Да не гоню я! Только хлопнуло тихо, раз, другой. Она и все…

— Что «все»?

— Ничего! На руки поднял и потащил. А уж где он ее сожрал, под какой елкой — это я не знаю.

— А ты что?

— Смылся, конечно! И пивко пришлось на ходу глотать.

Помолчали, потом Пельмень, старательно затушив папиросу, заметил Кольке:

— Совсем чудной стал, как женихаться начал.

— С кем?!

— Как с кем, со Светкой. Смотри, Санька соколами своими затравит.

— Да пошел ты, — ответил Яшка, красный, как рак, — я вообще не с тобой толкую!

Он демонстративно отвернулся от приятеля-гада:

— Я к тому, что правильно ты, Колька, промолчал, а то не оберешься потом. Вон и Палыч уже кружится тут, как щука, не к добру это все. Так что пусть уж они сами со своими бабами разбираются, а мы целее будем.

— Я ему, между прочим, это задолбался втолковывать, — невозмутимо вставил Андрюха, — а он, видишь, наконец-то усвоил, теперь и нас поучает. Но так-то да, правду глаголет наш балабол: жуй пирог с грибами, а язык держи за зубами. Иначе мигом вылетишь снова, лапти донашивать.

Пельмень потянулся, хрустя суставами.

— Все мы тут, дружище, в одной лодке. Чего раскачивать-то?

— Отвернуться надо вовремя, — усмехнулся Колька.

— И это тоже, — согласился Пельмень, — неравнодушие — оно хорошо, если к месту.

— Это как же?

— А вот так. Промолчишь — и будешь получать на руки в четыре-пять раз больше, чем в других местах, да еще и чистоганом, без всей этой глупости — на бездетность, профсоюзные, соцстрах, облигации и прочее. Подходит или жаловаться побежишь?

— Не побегу, — признался Колька.

— Вот и я нет. И вот этот, который дуется в углу, — тоже нет. Пошли, попробуем еще раз трактор завести — греется, не греется, а то же Михалыч по шапке надает.

…По шапке, точнее, снежком по затылку, получил сначала он сам, а потом Колька. Третий, Яшка, был начеку, потому возмущенной Ольге изменили острый глаз и твердая рука. Да и кидаться ими из форточки библиотеки было не особо удобно. Убедившись, что на нее обратили внимание, Оля, моментально приняв вид серьезный и невозмутимый, красноречиво поманила пальцем.

Тут до Кольки дошло, что все это время и она, и наверняка мама места себе не находили и что по-хорошему получит он сейчас полную шапку люлей, и совершенно заслуженно. Разговор-то шел о том, что он нынче пособит передвинуть стеллажи в библиотеке, в которой, как уведомил Петр Николаевич, со дня на день бригада военспецов начнет ремонт.

Глава 5

Со времени визита на Первую Мещанку Акимов по вполне понятным причинам не находил себе места. Работал как положено, к тому же теперь это было куда проще, ведь нет нужды еще и командира из себя разыгрывать. Да и ничего серьезного в районе не случалось, не считая мелочей — свойского мордобоя по пятницам или бузы после получки. Тем сложнее было, мысли постоянно скатывались на пропавшую Галину, и в голове возникали версии одна страшнее другой. Он дошел уже до той точки, когда все трупы мира имели своей первопричиной его самого,