Мертвые канарейки не поют - Антон Леонтьев

Он убрал руку с коленки девушки и произнес:

– Да и Гошка все уши прожужжал. Мол, не надо тебя трогать, надо в покое оставить. Не понимаю, чего такого он в тебе нашел. Я бы и оставил, но ведь ты сама покоя не даешь! Вот решила меня разоблачить, компромат собрала, мое, так сказать, чистосердечное признание телевизионщикам сбагрила. Кстати, хочешь послушать?

Из бардачка он извлек диктофон, тот самый, который купила Рита, и включил его. Раздался ее собственный голос, задающий один из вопросов во время их беседы в офисе Барковского.

Рита инстинктивно попыталась схватить диктофон, но Барковский, явно готовый к такому обороту, снова зажал своими стальными клешнями ее запястье.

– Не рыпайся, Ритка-маргаритка, иначе сломаю. Хотя Гошка и просил относиться к тебе нежно. Вот ведь джентльмен!

Что-то странное было в тоне Барковского, когда он говорил о своем сыне, и Рита подумала, что это связано с тем, что Гоша, несмотря на то, что он пособник своего отца-преступника, все же сохранил остатки человечности и не желает быть таким зверем, как его старик.

За что старик Гошу, конечно же, презирал.

– Ни в какой эфир эта запись, конечно же, не пойдет. Кстати, ты ведь сделала копию?

Рита отрицательно качнула головой, и Барковский тяжко вдохнул:

– Опять врешь. В твоей квартире побывали и нашли копию в ящике письменного стола. Тайник, скажем так, не самый оригинальный. Ну, а если ты на всякий случай наделала еще копий и рассовала их по друзьям-знакомым, то предупреждаю чисто профилактически: если эта запись всплывет, то твоим родителям не поздоровится. У них и так дела не особо, но представь, что твою матушку изнасилуют снова – прямо в больнице! Криминал у нас ведь безбашенный. Ну, или папке твоему в СИЗО шейный позвонок сломают, и он до конца своей никчемной жизни парализованным останется. Ты ведь этого не хочешь?

Рита качнула головой, и Барковский похвалил:

– Ну да, может, ты, Ритка-маргаритка, и тупая, но не безнадежно тупая. Так что иди подобру-поздорову. Живи, как знаешь. Только у меня под ногами не путайся. Потому что на этот раз, так и быть, прощаю. Но в следующий раз не пощажу!

Рита знала, что он не шутит. Она рванула дверцу автомобиля, но та была заблокирована.

– Рано еще, Ритка-маргаритка. А теперь задери свой свитер!

– Что? – спросила оторопело девушка.

Неужели этот монстр решил изнасиловать ее снова, на этот раз посреди бела дня, в автомобиле, на оживленной улице?!

Барковский, осклабившись, ответил:

– Ну, нет, твои прелести мне не нужны. Хочу проверить, нет ли на тебе и в этот раз каких-либо диктофонов или микрофонов. Думаю, нет, ты же из больницы, от своей трахнутой мамочки, вряд ли ты к ней с микрофонами поехала. А о том, что со мной встретишься, ты знать не могла. Но береженого бог бережет!

Зажмурившись и чувствуя, что по щекам ее катятся слезы, Рита была вынуждена вытерпеть прикосновения Льва Георгиевича, который шарил у нее по телу.

– Ноги расставь! И не ной! Шире! Надо же проверить, не спрятала ли ты там чего. Ну, не строй из себя недотрогу. Я ведь имел тебя и в хвост, и в гриву, Ритка-маргаритка…

Он бессовестно и грубо лапал ее, и Рита понимала, что в этом и заключался смысл обыска: не в том, чтобы найти несуществующие диктофоны и микрофоны, которых на ней на этот раз, как отлично знал Барковский, не было и быть не могло, а в том, чтобы унизить ее напоследок и показать, что она – никто.

– Ты что, заводишься, Ритка-маргаритка? Только не говори, что меня не хочешь! Так, быть может, махнем ко мне на дачу? Ладно, шучу-шучу…

Наконец отвалившись от девушки, он разблокировал автомобиль и вальяжно произнес:

– Ладно, ступай. Ты меня поняла. Думаю, мы с тобой скоро увидимся!

– Ни за что! – крикнула Рита и выскочила из автомобиля, сопровождаемая наглым смехом Льва Георгиевича.

Этот смех потом долго стоял у нее в ушах. Стоило ей ночью закрыть глаза, как в темноте раздавался этот сатанинский хохот.

Ее персональному фильму ужасов не было конца.

Состояние мамы, на некоторое время стабилизировавшееся, вдруг ухудшилось, и ее перевели в отделение интенсивной терапии. Планировалась еще одна нейрохирургическая операция, поговаривали о переводе в специализированную клинику в Москве.

Отцу в СИЗО было плохо, и Рита еле сдержала слезы, когда навестила его: он не жаловался, держался молодцом, уверял, что с ним все в порядке, но девушка видела перед собой резко похудевшего, постаревшего, абсолютно седого старика и не могла поверить, что это ее веселый, добрый, жизнерадостный папка.

И все это время она мучительно размышляла над тем, как же Барковский завладел оригиналом записи, который она передала журналисту Харламову. Конечно же, Рита попыталась встретиться с тем, однако на этот раз ее дальше приемной не пускали, уверяя, что Харламов сейчас в командировке и сам свяжется с ней, когда вернется.

Звонка от него не последовало.

А новый выпуск «Суд идет!» был посвящен вовсе не деяниям Льва Георгиевича Барковского, а банде браконьеров.

Для себя Рита сделала вывод: в команде Харламова был человек Барковского, который похитил запись.

Деньги закончились, хорошо, что родственники поддерживали ее материально, ужасаясь тому, как в одночасье на их семью свалилось столько бед. Одна из теток даже настойчиво рекомендовала сходить к местной знахарке, чтобы та сняла порчу, – иначе объяснить причину каскада бедствий она была не в состоянии.

Рита же, горько про себя усмехаясь, знала и имя этой причины, и то, что никакой потусторонней подоплеки в случившемся не было, потому что человек из плоти и крови кровожаднее любого вурдалака, свирепее любого оборотня и хитрее любого колдуна.

И имя его Лев Георгиевич Барковский.

В конце декабря Рита наведалась в деканат университета, чтобы подать заявление об академическом отпуске по состоянию здоровья. Благо, коллеги отца выправили ей долгоиграющий больничный, причем никакой не липовый, а самый что ни на есть настоящий: с учетом того, что с ней в последнее время стряслось, это было проще простого.

Из деканата ее отфутболили в учебный отдел, там, промурыжив полдня, велели зайти в конце недели. Потом выяснилось, что ответственное лицо заболело и надо заглянуть после новогодних праздников.

Накопившееся напряжение дало о себе знать: Рита кричала так, как не кричала еще никогда в жизни, и ее вопли произвели впечатление, ибо таскавшие папочки тетки куда-то уцокали, и через четверть часа ее перенаправили к проректору по учебной части.

В приемной проректора миловидная секретарша предложила ей чаю с печеньем и извинилась за то, что ей придется подождать «минуток десять», так как у ее шефа «важный посетитель».