Аферист - Евгений Анатольевич Аверин

рыба, окорока, ветчина, икра красная. Я еще пошутил на счет баклажанной. Не поняли и обещали приготовить, как рецепт узнают. И, конечно же, пироги с самой разной начинкой. Закрытые — прикусывать уху, которая из куры готовится, открытые, сладкие. Спиртное тоже пирогом заедают. После двух бутылок наливки все стали на одной волне и разговоры пошли.

Я не пил совсем. Боюсь. В сложной обстановке жизнь приучила быть трезвым. А тут она всегда сложная. Другие понятия, отношения. Тяжело мне. Чувствую себя Штирлицем. Только я не приспособлен к таким длительным внедрениям. Тянет побыть собой. А люди чувствуют недосказанность. Обладание информацией у другого считать может любой — по глазам видно, знает человек что-то или нет. И по мне видят. А я что сделаю? Но эти люди стали для меня близкими. Обманывать их не хочу. Поэтому возникает внутренний конфликт, который приведет к неврозу рано или поздно. Вон, и Сергей — воспринимает меня, как брата, но полного понимания между нами нет.

Домна быстро нашла общие темы с доктором. Обсуждают обезболивание при операциях. У нее тоже есть опыт лечения травм, правда, не хирургический. Тоже требуется обезболивание. А вот не принимает Сергей Павлович курение порошка из корней багульника, вымоченного в отваре маковой соломы в качестве такого средства. Эфир проще. Тянет поучаствовать.

Я вышел воздухом подышать. Звезды такие же, как тысячу лет назад. И тысячу лет вперед. Ветер легкий нагнал маленькую тучку на Млечный Путь. Надо мне к каким-то краям подходить. Невозможно в таком подвешенном состоянии. Если бы на внедрении к бандосам, тогда понятно, чего ради муки, а то ж среди своих. Слишком много неизвестных и для меня и для них. С Аленой и Домной пока о прошлом откровенно не разговаривал. Боюсь растревожить былые раны. Что-то тяжелое в их биографии подозреваю. А уже пора.

С Сергеем, опять же, надо прийти к какому-то реальному объяснению моих странностей. Не для него, для других. Чтоб он поддержал и понял, в случае чего. Бесконечно бегать не будешь. Он молодец, идет навстречу везде. Дворянин, но ни одним жестом не высказал пренебрежения к другим званиям. Сидит, беседует со знахаркой без всякого зазнайства.

Тень в накинутой шали скользнула от крыльца.

— Ты куда ушел? — Аленка воркует, — звезды считаешь?

Она меня чувствует прекрасно. Знает, куда и зачем. Но я и ей не рассказываю ничего.

— Их не перечесть. Просто любуюсь.

— Ты веришь в бесчисленность светил? — От крыльца спросил доктор.

— Все бесконечно, что не познано.

— Некоторые считают, что многое познать невозможно в принципе, как дело Божие.

— Может быть. А зачем? Если ты про звезды. Вон Млечный Путь. Мы видим соседний рукав нашей галактики. Она спирального типа и в ней около четырехсот миллиардов звезд. Вместе с галактиками Туманность Андромеды, кстати, вон она, — ткнул я пальцем в небо, — галактикой Треугольника и сорока мелкими входит в Скопление Девы. Но мы любуемся звездами не за их астрономические характеристики. Завтра встанет Солнце. Звезда типа «желтый карлик» спектрального класса джи два. И мы радуемся его лучам, не зная ничего о голубых гигантах и черных дырах.

— Ты изучал астрономию? Я мало сведущ в звездах, но масштабы поражают. Неужели четыреста миллиардов?

— Четыреста миллиардов восемьсот двенадцать миллионов двести шестьдесят четыре тысячи сто тридцать одна. Проверять будешь?

— Ущипнул! — Смеется Сергей, — а мы с Домной спорим. Она мне свои рецепты для снятия боли рассказывает, а я совершенно их отвергаю. Считаю, что будущее за химическими веществами, выделенными из растений особо.

— Это какими?

— В Германии давно уже создали морфин. Только он не годится для курения. Да и если пациент без сознания, трудности непреодолимые получаются.

— Морфин!? И как давно?

— Да уж лет пятнадцать назад.

— И что? Как его применяют?

— Мышей кормят, вроде. Если курить, так на это, известно, опий подходит. Но дурная привычка, смею уверить.

— Ты хочешь сказать, что морфин известен медицине?

— А в Китае знают только опий? — хмыкает он.

— Тогда почему его не используют для обезболивания при операциях? Да что там операции! На войне многие раненые гибнут от болевого шока. Противошоковое действие его бесценно.

Насколько помню, массово начал применяться в Штатах во время гражданской войны. Очень всем понравилось. Сторчалось около четырехсот тысяч человек. Но кто потом про них вспоминал? Победа Севера, вот что осталось. А если его ацетилировать ангидридом уксусной кислоты, то получим героин. Тоже очень популярное средство. Даже детские микстуры от кашля с ним делали. Запретили в СССР в 1924 году, как и в остальном мире. Производители уверяли, что все злые наветы и происки недобросовестных чиновников. Но их не послушали. Взяли под государственный контроль. Поле не паханное! Морфин и героин будут и без меня, своим чередом. Прогресс не остановить. Так почему бы не поучаствовать?

— Но как? Прием внутрь затруднен. На маске тоже сложно.

— Да почему внутрь-то? А шприцы?

— Это которыми гной удаляют?

— Понятно. Завтра вернемся к этому разговору.

— Еще как вернемся. Я не отстану. Морфин можно вводить в человека по-другому, я правильно понял?

— Завтра. А сейчас нам с Аленой нужно определиться с Венчанием. Будешь свидетелем?

— Конечно!

Порешили венчаться как можно скорее. Священнику уйдет рублей тридцать. Он же еще и чиновник загса. Создает первичные документы. Очень важный момент. Алену уже вписали в учетную книгу — «с дочерью Еленой», под строкой про Ольгу Филипповну. Неправильно, да ладно. Можно списать на нерадивость чиновника. А в церкви все должно пройти без накладок. Женщины сразу удалились для обсуждения платьев и прочих деталей, не важных для мужчин, но первостепенных для слабого пола.

Я остался с доктором наедине.

— Я, как про невесту услыхал, сразу все понял, — вполголоса сказал он, — Гурский не сомневается ни капли.

— Сдаст?

— Нет. Но твой вопрос выдает очень многое.

— И что же?

— Воспитание. Ты вырос в среде, где подлые поступки — привычная вещь. А ты бы сдал?

— Если доверился человек. И он не враг, то не сдал бы.

— Но мог? Не отвечай. Скажу по-другому. Люди вокруг тебя допускали такую возможность. И даже не сильно осудили бы. А вот поступи так Гурский, хоть он и полицмейстер, то все отвернутся от него. Если тебя, то, значит, и других сможет. Побрезгуют общением. А в тебе брезгливости к такому нет. Презрение, может, то не отвращение.

Брезгливости нет, это да. Когда каждый день получаешь гадость порциями, привыкаешь. Соврал президент — простительно. Обокрали народ — так надо. После ГУЛАГа, доносов, страхов какая тут брезгливость? Выжить бы. Те, кто на своих стучал, стали успешными. Они