Ломоносов - Иона Ризнич

l:href="#i_028.jpg"/>

П. Борель. Портрет Александра Сумарокова. 1864–1869

Д.А. Аткинсон. Вид на Адмиралтейство, старый Исаакиевский собор, Английскую набережную и здание Академии Наук на Васильевском острове. Между 1802 и 1805

К. Афанасьев. Портрет Ивана Баркова. XIX век

Поэтический поединок

Научная работа постоянно совмещалась Ломоносовым с поэтическим творчеством. Вот и в пору своего заключения он принял участие в литературном поединке – переложении 143‐го псалма царя Давида русскими стихами.

Вот сам псалом:

Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани, милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, – и я на Него уповаю; Он подчиняет мне народ мой.

Господи! что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению; дни его – как уклоняющаяся тень.

Господи! Приклони небеса Твои и сойди; коснись гор, и воздымятся; блесни молниею и рассей их; пусти стрелы Твои и расстрой их;

простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня от вод многих, от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное и которых десница – десница лжи.

Боже! новую песнь воспою Тебе, на десятиструнной псалтири воспою Тебе, дарующему спасение царям и избавляющему Давида, раба Твоего, от лютого меча.

Избавь меня и спаси меня от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное и которых десница – десница лжи.

Да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши – как искусно изваянные столпы в чертогах.

Да будут житницы наши полны, обильны всяким хлебом; да плодятся овцы наши тысячами и тьмами на пажитях наших; да будут волы наши тучны; да не будет ни расхищения, ни пропажи, ни воплей на улицах наших.

Блажен народ, у которого это есть. Блажен народ, у которого Господь есть Бог.

В поединке приняли участие два самых известных и талантливых поэта того времени – Василий Кириллович Тредиаковский и Алексей Петрович Сумароков.

И вот все трое участников поэтического состязания представили свои версии псалма – значительным образом различающиеся. Особенно показательно то место, в котором Давид рассуждает о бренности человеческой жизни. Тредиаковский, помня о том, что Давид вознесся в цари из простых пастухов, написал:

Боже! кто я, нища тварь?От кого ж и порожденный?Пастухом определенный!Как? О! как могу быть Царь?Лучше ль я мужей толиких?Ах! и весь род смертных насГниль и прах есть пред Тобою;Жизнь его тень с суетою,Дни и ста лет – токмо час.

Его версия вполне соответствовала эстетике первой половины XVIII века, однако, по выражению Ломоносова, изобиловала «затычками» – вставленными для соблюдения размера восклицаниями. К тому же поэзии Тредиаковского был свойственен несколько спотыкающийся ритм, лишавший ее музыкальности.

Более лиричной была версия Сумарокова:

Правитель бесконечна века!Кого Ты помнишь! человека.Его днесь век, как тень преходит:Все дни его есть суета.Как ветер пыль в ничто преводит,Так гибнет наша красота, —

это сетование о мимолетности жизни тоже было вполне в духе столетия.

Ломоносов совершенно неожиданно привнес в псалом трагедийность и философский вопрос о роли человека во Вселенском замысле Творца, о смысле человеческой жизни и о попытках ученого познать природу:

О Боже, что есть человек?Что ты ему себя являешь,И так его ты почитаешь,Которого толь краток век.Он утро, вечер, ночь и деньВо тщетных помыслах проводит;И так вся жизнь его проходит,Подобно как пустая тень.

Все три версии были изданы отдельной книжицей: «Три оды парафрастические Псалма 143, сочиненные через трех стихотворцев, из которых каждой одну сложил особливо» и представлены на суд публики. Стихотворение Ломоносова сделалось популярным: даже в конце столетия его, положенное на неприхотливую музыку, можно было услышать от нищих, собирающих подаяние.

Ссора с Сумароковым

Александр Петрович Сумароков был на шесть лет моложе Ломоносова. Он принадлежал к древнему дворянскому роду.

Последователь Тредиаковского, он писал оды, сатиры, элегии, песни, эпиграммы, мадригалы, не боялся экспериментировать с рифмами и стихотворными размерами. Сумароков был не только поэтом, но и драматургом: его переложение шекспировского «Гамлета» до сих пор ставится как самостоятельная пьеса: сюжет там значительно изменен.

Переворот 1741 года никак не отразился на карьере Сумарокова. Его назначили в свиту графа Алексея Разумовского и продолжали повышать в чинах. В 1756 году он стал директором созданного Указом Елизаветы Петровны публичного российского театра. Издавал журнал, получил признание за границей: был избран почетным членом Лейпцигской академии свободных искусств.

Достойная жизнь! Но по каким-то причинам его отношения с Ломоносовым категорическим образом не сложились и переросли в откровенную вражду, особенно обострившуюся в 1761 году из-за попытки Александра Петровича войти в состав Академии наук.

Об этой вражде в обществе ходило множество анекдотов. Ломоносов за словом в карман не лез и не упускал случая обидно подколоть более мягкого Сумарокова. Так, однажды при встрече тот спросил Михаила Васильевича, ходил ли он на Парнас – то есть занимался ли стихотворчеством. Ломоносов тут же парировал:

«Ходил, да не видал там вас!» [65]

Сумароков, сам того не желая, умудрялся вечно сердить Ломоносова. Так, однажды они заспорили, как лучше и поэтичнее ставить ударение в слове: бы́стро или быстро́, и Сумароков посчитал, что в «Оде на взятие Хотина» ударение стоит неправильно. Ломоносов, будучи раздражительного характера, тут же взъерепенился:

– Как бы то ни было: бы́стро или быстро́, однако это ничуть не о́стро и не остро́.

Эта вражда немало огорчала камергера Ивана Ивановича Шувалова, известного мецената и покровителя искусств и наук. Он неоднократно пытался примирить Ломоносова с Сумароковым, но из этой затеи ничего не вышло. Якоб Штелин рассказывал, как однажды Шувалов «пригласил… к себе на обед, по обыкновению, многих ученых и в том числе Ломоносова и Сумарокова. Во втором часу все гости собрались, и, чтобы сесть за стол, ждали мы только прибытия Ломоносова, который, не зная, что был приглашен и Сумароков, явился только около 2 часов. Пройдя от дверей уже до половины комнаты и заметя вдруг Сумарокова в числе гостей, он тотчас оборотился и, не говоря ни слова, пошел назад к двери, чтоб удалиться. Камергер закричал ему:

– Куда, куда? Михаил Васильевич! Мы сейчас сядем за стол и ждали только тебя.

– Домой, – отвечал Ломоносов, держась уже за скобку растворенной двери.

– Зачем же? – возразил камергер, – ведь я просил тебя к себе обедать.

– Затем, – отвечал Ломоносов, – что я не хочу обедать с дураком. – Тут он показал на Сумарокова и удалился».

Это не единственный пример их отвратительных отношений. Неуживчивого, вспыльчивого Ломоносова раздражало в Сумарокове практически все, даже его манера часто мигать. Даже то, что Тредиаковский сначала тоже Сумарокова не любил, а после с ним примирился, взбесило Ломоносова, и он злобно описал примирение двух поэтов, назвав одного Сотином – то есть глупым, а другого – Аколастом, то есть наглым.

«Аколаст, злобствуя, всем уши раскричал;Картавил, шепелял, качался и мигал», —

издевался Ломоносов.

«Сдружись с сей парочкой: кто хочет с ними знаться,Тот думай, каково в крапиву испражняться», —

заключил он.

Самое примечательное, что Сумароков вовсе никакой ненависти к Ломоносову не испытывал или дипломатично ее скрывал. В своей «Эпистоле о