Ломоносов - Иона Ризнич

трактир. Подростком он пел в церкви, и его голос понравился проезжавшему через село полковнику, который взял его с собой в Петербург: при дворе ценили хороших певчих. На красивого голосистого молодого человека из придворного хора обратила внимание цесаревна Елизавета и, когда он – о несчастье! – потерял голос, устроила его управляющим в одно из своих поместий.

Взойдя на престол, императрица принялась осыпать своего фаворита милостями: должности, титулы, воинские звания, награды сыпались на него золотым дождем.

Младший брат Алексея Разумовского Кирилл прибыл в Петербург вскоре после восшествия на престол Елизаветы Петровны. Этот парень был совершенно невежественен и даже не знал грамоты, зато отличался острым умом и был готов учиться. Елизавета отправила его в Европу для получения образования. Присматривать за ним должен был адъюнкт Академии наук, переводчик, поэт, живописец и композитор, а еще, как болтали, внебрачный сын самого Феофана Прокоповича – Григорий Николаевич Теплов. Он был старше своего воспитанника на десять лет, но они сумели сдружиться.

Вместе посещали лекции в Геттингенском университете, а затем Разумовский учился математике у самого Леонарда Эйлера. В 16 лет он вернулся в Петербург широко, хоть и несколько поверхностно образованным человеком. Он получил графский титул и чин камергера, а два года спустя – в 1746‐м – восемнадцатилетний юнец был назначен президентом Санкт-Петербургской Академии наук. Надо признать, что Кирилл Разумовский был умным человеком и, как и его брат, – незлым. Оба они чурались интриг, не сводили ни с кем счеты, избегали конфликтов. Елизавета Петровна баловала обоих братьев, но богатство и почести не застили им здравого рассудка.

Рассказывали, что Кирилл Разумовский всю жизнь хранил костюм, в котором некогда пас волов простым казаком. Он любил показывать его своим несколько кичливым сыновьям, на что однажды от одного из них выслушал резонный ответ: «Между нами громадная разница: вы сын простого казака, а я сын русского фельдмаршала».

Кирилл Разумовский искренне желал исправно исполнять должность президента Академии наук. Но объективно он не мог с этим справиться без посторонней помощи в силу юного возраста и отсутствия опыта: на него сразу свалилась куча внутриакадемических дрязг и взаимных обвинений ученых мужей. Разбираться с делами Разумовскому помогали его старый друг Теплов и все тот же незаменимый Шумахер.

Химия и жизнь

В 1747 году правительство Елизаветы Петровны увеличило ассигнования на академические нужды. И наконец Ломоносов получил разрешение и средства на строительство и обустройство столь нужной ему химической лаборатории.

Эти события подтолкнули его к написанию великолепной, восторженной и искренней Оды на день восшествия на всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны. В академической типографии было напечатано 250 экземпляров Оды.

Это стихотворение считается одним из лучших в творчестве Ломоносова. «Великая Петрова дщерь/ Щедроты отчи превышает,/Довольство муз усугубляет/ И к счастью отверзает дверь», – славил он Елизавету.

Но чаще всего цитируют другие строки из этой оды, в которых Ломоносов говорит о пользе наук:

О вы, которых ожидаетОтечество от недр своихИ видеть таковых желает,Каких зовет от стран чужих,О, ваши дни благословенны!Дерзайте ныне ободренныРаченьем вашим показать,Что может собственных ПлатоновИ быстрых разумом НевтоновРоссийская земля рождать.

Ода была принята Елизаветой благосклонно. Императрица с симпатией относилась к Ломоносову: он был принят при дворе, пожалован дворянским титулом. И Ломоносов платил Елизавете Петровне искренней симпатией и уважением. Он придумывал все новые и новые способы, как развлечь государыню. Сохранились описания великолепных иллюминаций, которые он оформлял к различным праздникам. Так, на день рождения государыни перед ее Летним дворцом [73]была установлена фигура богини Минервы «значащая премудрость ее величества», а по обеим сторонам «символические изображения мира и войны». И все это было украшено пылающими разноцветными огнями фитилями.

Иллюминацию дополняли льстивые строки:

Ты миром и войной в подсолнечной сияешь,И тем людей своих веселье умножаешь.Тебе с усердием, Минерве мы своей,Приносим радостных сияние огней.Но если б с нашею любовью то сравнилось,То б солнце перед ним в полудни устыдилось.

Лаборатория

Летом 1746 года императрица Елизавета Петровна наконец подписала Указ Сенату о необходимости построить для Академии наук «за счет Кабинета» химическую лабораторию «по приложенному при том чертежу».

Год спустя чаяния Ломоносова сбылась: Академия выделила средства на создание первой в России научно-исследовательской и учебной химической лаборатории. Сейчас при словах «химическая лаборатория» мы представляем людей в белых халатах, стерильные помещения, автоклавы… Во времена Ломоносова все было иначе. Первая русская химическая лаборатория представляла собой небольшое приземистое зданьице в полтора этажа, с черепичной крышей и окнами, заложенными с одной стороны красным кирпичом. Нам известны и размеры этого здания: почти четырнадцать метров в длину, более десяти метров в ширину и около пяти метров в высоту. Центр помещения со сводчатым потолком занимали печи, размещавшиеся на невысоком помосте. Печи раздували мехами. Над ними был широкий дымоход.

Всего печей было девять – для разных целей: плавильная, перегонная, стекловаренная, финифтяная, пробирная, обжигательная и еще особенно любимая алхимиками печь «атанор с баней, или, по-русски, ленивец»… Она использовалась для обеспечения равномерного и длительного нагрева. Название происходит от арабского «аль-таннур» или тандыр – печь для выпечки хлеба.

Атанор, будучи однажды наполнен углями, продолжал греть долгое время.

Особой гордостью Ломоносова был «Папин котел» – первый в мире автоклав, печь, позволяющая получить одновременно высокую температуру и высокое давление. Назван он был по имени французского изобретателя Дени Папина (1647–1712).

В Государственном Историческом музее в Москве сохранился принадлежавший Ломоносову «перегонный куб» – большой медный сосуд цилиндрической формы емкостью литра в три с навинчивающейся медной крышкой, в которую впаяна под углом медная трубка. По всему сосуду широким поясом вились два ряда крупных листьев и стеблей, а в середине виден был круг с надписью в четыре строки: «М.В./Ломоносов/Academia/St. Piter-Burch».

К главному залу примыкали две небольшие комнатки. Одна – для чтения лекций нескольким студентам, другая – для хранения химической посуды и бесценной коллекции весов.

Помещение освещалось сальными свечами в канделябрах. Вдоль стен лаборатории стояли стеллажи из некрашеного дерева. Их полки были заставлены всевозможными ретортами, колбами и другими сосудами. Там же хранились выпаривательные чашки, воронки, ступки и закупоренные банки с разнообразными химическими веществами.

Реактивы Ломоносов заказывал у фармаколога Иоганна Георга Моделя, выпускника Виттенбергского университета и главного аптекаря императорского двора и начальника всех аптек империи. Он также являлся поставщиком мелкой посуды. К сожалению, чистота реактивов не всегда устраивала Ломоносова, но он научился очищать их от примесей тут же, в лаборатории, «меж стен и при огне», – как он образно выразился в стихотворном послании Ивану Шувалову.

Печи, весы, муфели, тигли и все прочее, связанное с металлами, заказывали в Монетной канцелярии. Стеклянную посуду получали на стекольных заводах, причем бывало, что Ломоносов оплачивал покупки из своего кармана.

Химическая лаборатория была весьма дорогостоящей затеей. Только на изготовление химической посуды ушел почти год времени и около двухсот пудов (то есть более трех тонн) стекла. К