Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

– Я ведь просила называть меня просто Танюшей!

– О ком вы говорите? – пришел на помощь другу Макар.

– О Кармелите, конечно. Разве вы не в курсе, что это она его убила?

Татьяна взглянула на обоих сыщиков с детским недоумением и закусила густо накрашенную губу.

Среди маленьких собачек, которые до старости щенки, встречаются не только крошечные той-терьеры, но и полноразмерные пудели. Однако когда роль маленькой собачки берется исполнять мастиф, это редко выглядит убедительным. Илюшин полагал, что Медведкина выбрала для себя амплуа «я милая трогательная девочка, не отдающая себе отчета в том, что говорю» и очень старалась не выйти из образа. Приправленное вдохновенностью и духовностью, это блюдо получалось не слишком аппетитным.

Макар решил, что с игрой в поддавки пора заканчивать. Хватит с него Брюсова, который на самом деле Гумилев.

– Серьезное обвинение, – хладнокровно сказал он. – Вы можете его подкрепить фактами?

«Сейчас про тонкие миры понесет, – подумал он. – Не знаешь, на кого валить, вали все на астрал. Он большой, он стерпит».

И тут Медведкина его удивила. Деловито стерев слезу, она сделала странный жест, одновременно нетерпеливый и раздраженный, словно объяснять очевидные вещи сыщикам было ей так же привычно, как учителю – разжевывать тему бестолковым второклассникам, и до такой же степени надоело.

– Лапка. Лисья лапка.

– А подробнее?

– Лисья лапка валялась рядом с Джоником, – пояснила Татьяна. – Я видела ее, когда вбежала в оранжерею. Это Кармелитино украшение. Она любит такие штучки… брррр!.. жуткие.

Балерина передернула плечами. Платье нервно заискрилось.

– Подождите… там было украшение?

Макар потянул к себе схему места преступления, но Бабкин едва заметно качнул головой: можешь не искать, никакой лапки на схеме не отмечено.

– Хотите, я нарисую?

Не дожидаясь ответа, Татьяна взяла со стола тетрадь.

– Вот здесь. Прямо рядом с Джоником.

Она уверенно набросала три кадки с пальмами, изобразила дорожку и лежащего на ней человека. Макар вздернул брови: рисунок вышел на редкость выразительный и точный. Возле тела Татьяна поставила маленький крестик.

Бабкин на несколько секунд прикрыл глаза, заставляя себя мысленно переместиться в душноватое пространство оранжереи. Вот с легким стуком за ним захлопывается стеклянная дверь, вот он видит пустой постамент, на котором натягивал свой лук пузатый купидон… Сергей скользнул взглядом по петляющей дорожке, с обеих сторон окаймленной гравием, и чуть не вздрогнул: в памяти отчетливо, словно высвеченная лучом фонаря, возникла скрюченная лисья лапка на серебряной цепочке, лежащая на том самом гравии.

«Я ее заметил. Но не обратил внимания».

Бабкин досадливо выругался про себя. Медведкина обратила, а он, профессиональный сыщик, прошел мимо и не вспомнил бы, если бы не ее рассказ!

Он поймал взгляд Илюшина и кивнул: да, все правильно.

– Вы же слышали, что Джоник сказал про нее, – безмятежно говорила Татьяна. – Все это правда. Кармелита ведьма! Настоящая!

– Что-то там было про вареную кровь и заговоры, – припомнил Сергей. – А вот про урода я совсем не понял.

Медведкина сочувственно взглянула на него и снизошла до объяснения.

Десять с лишним лет назад судьба свела Кармелиту с женщиной, называвшей себя знахаркой Ведой. Случилось это после того, как Кармелиту обокрал ее муж, по совместительству администратор. Муж был маленьким улыбчивым человечком с такими ясными глазами, какие бывают только у мошенников и сумасшедших. С Кармелитой они были женаты лет пять, и все годы только он организовывал ее концерты.

Люди творческие редко бывают хорошими бизнесменами. Кармелита полностью переложила финансовые и прочие хлопоты на плечи своего администратора и пребывала в полной уверенности, что дела ее идут неплохо.

Дела и впрямь шли хорошо. Но не для нее, а для мужа. От продажи билетов с каждого концерта этот предприимчивый человек тайком забирал себе ровно четыре пятых. Когда выручка составляла пятьдесят тысяч, муж говорил Кармелите, что она заработала десять, а оставшиеся сорок клал в собственный карман.

Кармелита не задумывалась о деньгах. Она пахала как проклятая, выкладывалась на сцене до седьмого пота, засыпала в своем автобусе, не зная, в какой город он отправляется дальше, и привыкла отключаться еще прежде, чем шасси самолета отрывались от взлетной полосы. Любой хороший певец работает на износ, и от обычного человека при таком режиме очень скоро остались бы одни дыры.

Однако Кармелита держалась, и продержалась бы еще долго. Бешеная ее энергия позволяла латать прорехи относительно быстро. Однако муж завел молодую любовницу, любовница завела ребенка от мужа Кармелиты, и вся эта конструкция в конце концов утратила равновесие.

«Прости, дорогая! – сказал муж, по совместительству администратор. – Ты сильная женщина, ты выдержишь».

При разводе оказалось, что у сильной женщины только и есть, что ее сила. Муж выбрался из семейных передряг разбогатевшим, в то время как Кармелита осталась практически нищей.

Разумеется, вокруг немедленно засуетились друзья, сообщившие, что они-то все знали. Они были в курсе, что муж – подлец и вор. Но ничего, Кармелита еще поймет, как хорошо, что он ушел от нее, потому что терпеть этого присосавшегося клеща невозможно.

«Где же вы раньше были, сволочи?» – озадачилась певица.

Друзья огорчились. Друзья выразили надежду, что Кармелита такая нервная лишь на фоне развода, но скоро придет в норму. Они не понимали, отчего она кричит и бушует: они ведь старались как лучше! Да, от нее скрывали правду, но только потому, что не хотели порочить супруга в ее глазах.

Обворованная Кармелита легла на диван и неделю смотрела в одну точку. Точка была белая, потому что находилась на потолке. Если бы не паук, начавший плести сеть именно в том углу, куда был устремлен ее взгляд, несчастная женщина могла бы пролежать намного дольше. Но тонкие, едва видимые линии нарушали безукоризненность белого угла. Разбивали, будто лезвиями, ту хрупкую ледяную глыбу апатии, которой придавила себя Кармелита. Они напоминали о том, что есть жизнь, и жизнь идет: кто-то ждет добычу, а кто-то попадается в чужие сети, и в этом нет ни логики, ни справедливости.

Глядя на паука с его работой, Кармелита почувствовала себя снова вписанной в бесконечное полотно.

Она встала, доковыляла до ванной. Из зеркала на нее глянула одутловатая бледно-зеленая тетка, похожая на нелюбимую жену водяного.

– Ужас какой, – вслух сказала Кармелита и поразилась тому, что горло, оказывается, забыло, как выталкивать слова. Они получались кривые и убогие.

– Сипишь, как урка, – каркнула Кармелита. – Век воли не видать!

И засмеялась.