Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

– Нет там никаких камер, – возразила Ася.

Кутиков, уже собиравшийся уходить, пристально взглянул на нее.

– Почему это нет?

– А зачем? За кем здесь наблюдать?

– Как выяснилось, есть за кем, – задумчиво сказал Кеша.

Девчонка, однако, была права. Камеры в доме никто не устанавливал, и Грегорович очень удивился бы, если бы ему это предложили.

«Ишь ты. Сообразила. Остальные проглотили, не поморщившись».

Ася вынула из сумки кофту, которую захватила на случай холодного вечера, и машинально повесила на спинку стула. Хозяин дома пообещал, что ей принесут все необходимое на ближайшее время. А что ей необходимо? Зубная щетка, смена белья… Ерунда какая, боже мой. Что, великолепный Богдан будет покупать ей белье? Пожалуйста, вон те хлопчатобумажные трусы в горошек, сорок шестой размер? Дичь.

Джоника убили. Впервые Ася в полной мере прочувствовала смысл выражения «в голове не укладывается». Мысль о насильственной смерти этого молодого, не старше ее, нагловатого парня, выглядевшего на рекламных плакатах без пяти минут Рэмбо, а в действительности оказавшегося низкорослым и кривоногим, не желала помещаться в голове и торчала оттуда, как шпала. Сколько ни крути ее, не согнешь и не приноровишь ко всем прочим мыслям и рассуждениям.

Сначала Асю упрашивал остаться хозяин, а следом за ним пришел Бантышев. Взял Асю за руку (она вздрогнула так, что он сам засмущался и выпустил ее пальцы). Объяснял, почему так важно, чтобы никто не покинул дом в ближайшие сутки. Ася кивала, отлично понимая, что это важно им, звездам, чья репутация поставлена под удар. Не под тот удар, который обычно наносят журналисты, вскрывая очередную интрижку или подробности пластической операции. Под настоящий, после которого не всякий сможет оправиться.

Но она-то здесь ни при чем!

«Я могу покинуть дом в любую секунду. Когда захочу».

Катунцева поморщилась. Врать у нее всегда получалось плохо. В отличие от сестры, Ася совершенно не умела встраивать мелкие кирпичики недомолвок и лжи в стену истории, чтобы та выглядела правдивой от начала до конца. Зато могла, приложив невероятные усилия, возвести гигантский замок, в котором последняя черепица на крыше – и та была бы выдуманной.

Ну и кого родители чаще ловили на вранье, ее или Катьку? Неправильный вопрос. А правильный будет звучать так: кого ловили, а кого нет? Вот в том-то и дело.

Еще в детстве уяснив, что громоздить гору лжи можно лишь в крайнем случае, да и то риск разоблачения очень высок, Ася научилась искусству умалчивания. Не умеешь врать, держи язык за зубами. Меньше шансов, что выведут на чистую воду. За ней быстро утвердилась репутация скрытной, хотя Ася всего лишь ревностно отстаивала свое право не говорить о том, о чем не хочется.

Но самой себе, молчи не молчи, врать не получится. «Не могу я отсюда сбежать». Такой шанс выпадает только один раз. Ей несказанно, немыслимо повезло, когда победило именно ее письмо. Уйти сейчас означает дать оплеуху собственной удаче.

Фортуна таких поступков не прощает.

Камердинер Грегоровича все не уходил, стоял в дверях, смотрел на девушку.

Как же его зовут? Что-то с шипящей буквой… Миша? Гриша?

Кеша!

«Смешное имя. Как у попугая».

Однако на попугая Кеша был похож меньше всего. Он и на камердинера-то походил слабо, откровенно говоря. Ася никак не могла сформулировать для себя, что же с толстяком не так, пока не поняла: он выглядит как человек, только играющий роль прислуги. Причем даже не слишком старательно.

Похожее ощущение возникало у нее при виде одного из телохранителей покойного Джоника, огромного сурового мужика с глубоко посаженными темными глазами. С людьми этой профессии Ася была знакома только по фильму с Кевином Костнером, поэтому никаких объективных причин сомневаться в квалификации здоровяка, угрюмой горой возвышавшегося за плечом Джоника, у нее не было. Однако чувство, что перед ней какая-то инсценировка, не отпускало.

При этом по поводу второго телохранителя, тоже высоченного и с приплюснутым носом, у Аси не появилось и тени подобных мыслей.

– Вам принесут фрукты и воду, – сказал Кутиков. – Может быть, хотите поужинать?

– Хочу, – кивнула Ася.

Ей показалось, в глазах камердинера промелькнуло что-то странное.

– Рыбу или мясо предпочитаете?

Она на секунду задумалась. Воспитанная девушка выбрала бы рыбу. Или мясо. Или ничего.

– А можно и рыбу, и мясо? – решительно спросила Ася. И даже подбородок слегка выпятила. Пусть этот таинственный Кеша думает о ней что хочет, но после ужина с картошкой-фри ей просто необходимо как следует поесть. А она еще сама толком не знает, чего именно ей хочется.

– Разумеется.

Иннокентий отвесил полупоклон. На лице его отра-зилось легкое удивление, что Асе было вполне понятно: приличные гости так себя не ведут. Не требуют в трагический момент пожрать, да еще и побольше.

– Спасибо, – вежливо сказала она. Хотя и в благодарности отчетливо прозвучали упрямые нотки: думай обо мне что хочешь, но я, по крайней мере поем по-человечески.

Удивление Кутикова было вызвано вовсе не Асиной бесцеремонностью, как девушка предположила, а тем, что он дважды ошибся на ее счет. Сначала – когда счел ее очередной влюбленной в Бантышева хорошенькой дурочкой. Влюбленной-то она, безусловно, была. Достаточно посмотреть, как бледнеет даже под румянами скуластое личико, когда взгляд Бантышева обращается на нее.

Но вот дурочкой – определенно нет. «Про камеры сообразила, надо же».

А второй раз – когда заранее был убежден, что она откажется от ужина. Молодые девушки вечно притворяются, будто ничего не едят.

Кутиков не любил ошибаться. Но на этот раз собственный промах почему-то доставил ему удовольствие. «Интересно, будь рядом Бантышев, она все равно потребовала бы рыбу и мясо?» Что-то подсказывало ему, что и присутствие объекта романтических грез не заставило бы эту девочку передумать.

– Кеша, кто это сделал? – устало спросил Грегорович. За последние пару часов он, казалось, увял, точно пион душным летним вечером.

– Понятия не имею, Богдан Атанасович.

– А как думаешь?

– Ну, вы могли, – предположил камердинер.

Богдан протестующе взмахнул рукой. Что тоже свидетельствовало о том, что Грегорович вымотан почти до предела: в другое время за такое предположение Кешу ожидал бы шквал криков и оскорблений. Богдан любил качественно позлиться. Мало кому доступно это удовольствие, но Грегорович умел отрываться на полную катушку, дай только повод. Взбеситься, полыхнуть исступленным пламенем, опалить все вокруг, подпитываясь собственной яростью, и в одну секунду остыть – после таких вспышек Грегорович чувствовал себя посвежевшим, словно искупался в прохладной воде жарким днем.