Танкист №1. Бей фашистов! - Валерий Большаков

Приглашенные дружно захлопали, и Геннадий понял, что речь отговорена. Калинин стал вызывать представленных к наградам.

Репнина кольнуло беспокойство: фамилия Лавриненко будет где-то в середине списка… И чего ты тревожишься? Награды тут горстями не раздают, орденоносцы редки, ими восхищаются и уважают. До времен, когда престарелые «звездные мальчики» из Политбюро будут вешать друг другу цацки на грудь, страстно лобзая, еще далеко.

И не факт, что те времена вообще наступят.

Будут перемены, будут обязательно. С его стороны выйдет настоящая подлость, если он так и останется скромно стоять в сторонке, колупая ногой песочек.

Вся думающая верхушка, включая Сталина, полагает, что впереди борьба за коммунизм и победа передового строя. Им же невдомек, что Лысый, Бровастый и Меченый откажутся от борьбы, по очереди развалив партию, экономику, весь СССР.

Ни один из них недотягивал до звания вождя – так, глупенькие болтунишки, за поведение и слова которых было стыдно всему народу. Зато сколько было слов, сколько залихватских девизов брошено в массы! То кукурузу сеем чуть ли не в тундре, то утверждаем, что «развитый» социализм у нас уже «развитой», то объявляем дурацкую «перестройку»…

Репнин прекрасно помнил то смутное время, когда заседания Верховного Совета занимали умы и захватывали почище иных реалити-шоу. И почему-то никто из радостных дураков, славивших «ускорение» и «гласность», не задумался даже, а что это за зверь такой – «перестройка»?

Ведь не программа это была, не перечень реформ со сроками, ответственными лицами и средствами, выделенными из бюджета, а просто звонкое слово, девиз, лозунг. Пузырь.

Лопнул пузырь, мыло в глаза попало, щипать стало…

– Дмитрий Федорович Лавриненко!

Репнин встал и прошел на подиум, чувствуя себя, как Геша-пятиклассник на вручении сладкого приза.

– Гвардии старший лейтенант Лавриненко!

– Поздравляю вас, товарищ Лавриненко, – ласково сказал Калинин, передавая две коробочки с орденом Ленина и Золотой Звездой, а также красную грамоту с золотым тиснением – «Герою Советского Союза».

– Служу трудовому народу![18] – отчеканил Репнин и вернулся на место.

Как он ни бравировал, как ни уверял себя, что спокоен, невозмутим и все такое, а волнение давало себя знать.

Приятное волнение.

Ну, что ж… Теперь надо будет стать дважды Героем. Или трижды. Время у него будет.

* * *

Усталость одолевала, и Геннадий решил использовать неожиданную «увольнительную» по полной. Иначе говоря, вернуться в гостиницу и завалиться спать.

В чистой постели… В тишине и покое…

И что с того, что еще семи нет? Больше снов приснится…

Его планы были нарушены самым неожиданным образом – энкавэдэшник в форме майора подошел и сказал:

– Вас хотят видеть.

– Кто?

– Сам.

В этом увесистом слове было столько невыразимого почтения, что сразу становилось ясно, о ком речь.

– Куда идти?

– Я провожу.

Репнин поднялся на второй этаж и выбрался к неприметной двери, за которой открывалась приемная – за тремя столами сидели офицеры, одного из которых Геша узнал опять-таки по старой фотографии. Это был Поскребышев, заведующий сталинской канцелярией, очень спокойный, с круглой головой, обритой налысо, с добрыми глазами и тихим голосом.

– Вас ждут, товарищ Лавриненко, – сказал он негромко и провел Геннадия в следующую комнату, где несли службу еще несколько офицеров. Двоих Репнин узнал – они тогда, в снежном поле, держали его под прицелом.

Аккуратно обыскав Гешу, они пропустили его до заветных дверей. Репнин переступил порог сталинского кабинета.

Иосиф Виссарионович сидел за столом, обложившись папками и сосредоточенно хмуря брови, просматривал документы.

Подняв голову, он улыбнулся и сказал:

– А-а! Наш танкист номер один! Заходите, товарищ Лавриненко.

– Здравствуйте, товарищ Сталин.

– Присаживайтесь…

Покосившись на трубку, набитую табаком, вождь отвернулся от нее.

– Да вы курите, Иосиф Виссарионович, – вырвалось у Геши.

Вождь рассмеялся и взял трубку.

– Ну, раз уж ви дозволяете…

Он медленно, со вкусом раскурил, словно втягивая в себя огонек спички, и выдохнул клуб дыма. Сощурился.

– Вот это мне в вас и нравится, – проговорил Сталин. – Простота. Нэ деревенское простодушие, в котором присутствует туповатость, а та простота, которую может себе позволить человек с твердым характером и закаленным сердцем. В этом кабинете перебывало много людей – честных, но слабовольных, благородного происхождения, но малодушных, умных, но хитрых, храбрых, но глупых… Всяких. Ви меня заинтересовали именно сочетанием прямоты и ума, простоты и честности.

– Вы меня не знаете, товарищ Сталин, – возразил Геннадий, думая, что лишь ему одному понятен скрытый смысл этой фразы.

– Знаем, товарищ Лавриненко, – ухмыльнулся вождь, затягиваясь. – Было время навести справки. А ваше командование, разбирая затеянные вами операции, находит, что ви, как тактик, давно переросли старшего лейтенанта…

Сталин помолчал, улыбаясь, и кивнул своим мыслям.

– Вот видите, товарищ Лавриненко, ви не откликнулись на похвалу, не подвели к тому, что пора вам капитана дать…

Репнин покачал головой:

– Пускай все идет своим чередом. Катуков – талантливый полководец, я ему верю, потому что знаю – он умен, способен на неожиданные решения, он ничего не делает впопыхах. Вон, когда Скирманово брали, он нас с собой часов пять таскал, все подступы к селу исследовал, прикидывал, как ему лучше с немцами справиться. Вот, и справился.

Сталин кивнул:

– Товарищ Лавриненко, а вы верите в нашу победу?

Геша не удивился вопросу.

– А это не вопрос веры, товарищ Сталин, – спокойно ответил он. – Мы обязательно победим. Вопрос в том, сколько крови придется пролить. Европа пала к ногам Гитлера потому, что слаба духом. Ее ценности надуманны, а идеалы извращены. Европейцы – мещане, они просто не понимают, как это так – жизнь отдавать за Родину! Потому и сдались. А русские не сдаются.

Вождь покивал.

– На днях меня уверяли, что война закончится через год, – сказал он. – А ви как думаете?