Возмездие - Элизабет Нуребэк

«Солнце светит на меня и тебя, скажи, что ты любишь меня…»

До того, как отзвучала последняя нота, полные энтузиазма голоса требуют еще, свист и крики, дикие аплодисменты нарастают, и в конце концов я уже не различаю отдельных звуков. Все смешивается в один оглушительный гул в столбе яркого света.

Я прячусь за кулисами. Там я могу быть невидимкой. Интересно, останусь ли я ею, если выйду к маме и встану рядом с ней.

* * *

Время от времени охранники спрашивают, почему я ничего не предпринимаю, чтобы познакомиться с другими. Все очень просто — большинство осуждено на короткий срок, они уйдут отсюда задолго до меня, а каждое прощание подтачивает силы.

«Краткосрочники» чаще всего несимпатичные. Они не проявляют уважения, ссорятся из-за ерунды, что сильно осложняет жизнь нам, остальным. Когда сидишь тут долго, тебе гораздо тяжелее из-за отмены привилегий или более жесткого распорядка. Чтобы сотни запертых на небольшой площади женщин могли сосуществовать, нельзя вести себя как попало. Это человек узнает в первые же дни, чтобы потом передать эту мудрость следующим. Ты не пролезаешь мимо других в очереди, не берешь колбасу и сыр руками и не садишься в столовой куда попало. Так здесь заведено — иерархия особенно отчетливо ощущается в столовой и на прогулочном дворе.

Но я делаю замечания только тогда, когда без этого никак не обойтись, в остальном же сижу одна и занимаюсь своими делами. Не имею ничего против того, чтобы быть невидимкой, затеряться в толпе. А тут появляется новенькая, которая узнает меня — и у нее еще хватает наглости мне об этом сообщить.

Судя по статьям, время от времени появляющимся в вечерних газетах, я — один из самых ужасных образчиков, который можно встретить в Бископсберге. Тема обычно звучит: «Так живут в тюрьме самые опасные женщины Швеции». Там говорится, что нас, осужденных на пожизненное заключение, очень немного, и долгое время я была среди них самой молодой. Фотография, сопровождающая статью, снята в клетке для курения у фабрики. Журналистка, приехавшая в учреждение, чтобы взять интервью у Ольги в первый год моего пребывания здесь, тайком сфотографировала меня, хотя это якобы невозможно. Мне трудно узнать себя в женщине на фотографии. Судя по выражению лица, не только разумно, но и единственно правильно держать меня под замком. Снимок, сделанный, когда меня увозили из больницы, наверняка еще ужаснее.

С такой жуткой рваной раной на пол-лица невозможно раствориться в толпе, но, по крайней мере, шрам на талии, спускающийся на бедро, я могу скрыть. Не зря я немалую часть жизни прожила с Кэти! Высоко подняв голову в свете прожекторов, я думаю — пусть смотрят и считают про меня, что хотят. The show must go on[4]. И наверняка новенькую уже просветили, что, если от кого-то здесь и стоит держаться подальше, так это от Королевы и Монстра. Больше она не решится подойти.

Выйдя из столовой и проведя немного времени в прогулочном дворе, снова возвращаюсь на фабрику, снимаю лифчик, прохожу через металлодетектор и вновь надеваю его, прежде чем сесть на свое рабочее место.

Четыре болта, четыре гайки, закрыть пакет, положить в коробку.

По окончании смены меня отводят к Беатрис Вик-торссон, начальнице учреждения. В ее кабинете мне доводилось бывать лишь однажды, на второй год пребывания здесь. Какая-то энтузиастка из Стокгольма, деятель культуры, выдвинула блестящую идею — силами заключенных поставить в тюрьме мюзикл. Творческая работа должна хорошо повлиять на них, дать возможность художественного самовыражения, а те, кто не будет участвовать в создании спектакля, смогут насладиться им на Рождество. Кто еще лучше подойдет для такого музыкального проекта, чем дочь Кэти?

— Спасибо, но меня это не интересует, — ответила я.

— Почему? — Беатрис Викторссон повернулась к женщине. — Когда Линда пришла к нам, она обычно играла на пианино возле библиотеки. У нее это получается великолепно.

— Я больше не играю, — сказала я.

— Но у тебя наверняка сохранился прекрасный голос, — улыбнулась деятель культуры.

Вежливо, но решительно я отказалась, еще раз повторив, что меня не интересуют такого рода проекты. Они никак не могли взять в толк, почему я не ухватилась за такую прекрасную возможность. Как будто постановка мюзикла с участием заключенных — мечта всей моей жизни. Новый шанс в карьере. Если бы они спросили мою маму, она откликнулась бы немедленно и стала бы изучать возможность превратить проект в турне по всей стране. Она была бы в восторге от идеи и возможности снова заявить о себе. А я нет.

Другие заключенные и охранники не раз просили меня сыграть и спеть, но я не хочу. Это только еще больше подчеркнуло бы мою несвободу. Но никто не понимает.

Начальница тюрьмы приветствует меня, не поднимая глаз от бумаг, указывает на стул перед своим письменным столом и просит сесть. Ей шестьдесят, но она крепкая и мускулистая, как человек, который летом играет в гольф и ходит на яхте, а зимой ездит в Валь-д’Изер[5], возвращаясь с красивым загаром и в отличном настроении.

Беатрис Викторссон листает бумаги в папке, лежащей перед ней на столе, азатем складывает руки перед собой, устремив взгляд на меня.

— Расследование инцидента в подвале закончено, — начинает она. — Анне будет предъявлено обвинение в покушении на убийство и, как тебе известно, она переведена в другое учреждение.

Я киваю.

— Поскольку она не подала против тебя встречного иска, тебе обвинения предъявлены не будут. Мы ограничимся подачей рапорта об инциденте. Надеюсь, ты испытываешь за это благодарность.

Беатрис смотрит на меня, подняв брови — интересно, она ожидает ответа? Что я могу сказать?

— Ты пробыла здесь более пяти лет, Линда, — вздыхает она.

— Да, — отвечаю я.

— Ты знаешь, что твое поведение будет играть большую роль, если решишь снова подавать заявление об увольнительной, — Беатрис Викторссон улыбается. — Или когда ты захочешь, чтобы была определена граница твоего срока.

Я снова киваю.

— Тем не менее, ты участвуешь в некоторых… ссорах, и мне кажется, что это досадно. Провокации на отделении, происшествие с Анной, а теперь еще и в столовой. Ты ведь понимаешь, что все это в конечном итоге ударит по тебе.

Ее взгляд скользит по шраму на моем лице.

— В подвале все произошло не по моей вине, — отвечаю я. — Я не угрожала Анне.

— Ты всегда так говоришь. Ты никогда не виновата в том, что говорят о тебе другие. Но сегодня ты ударила в столовой другую заключенную. И в выходные тоже.

— Я ее не била, —