Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

задан. Она долго молчала, перебирая в уме ответы, затем сделала большой глоток из своего кубка, отметив, что вино вовсе не разбавлено, как ей показалось вначале. От выпитого вспотела шея и голова под чепцом зачесалась.

– Я молюсь, чтобы мои родные были живы и здоровы.

Ауэрхан поморщился, как будто она наступила ему на ногу:

– Не лгите, Урсула! Нет никакого смысла в игре, если один из нас будет изображать из себя святошу. Чего вы на самом деле хотите для себя?

Она заглянула в кубок с вином. Ей казалось, что она выпила не меньше половины, но кубок оставался полным почти до краев. Вино походило на кровь. Свечи отражались в его багровой поверхности.

– Хочу научиться шить так, чтобы ко мне приезжали из Вены и Гамбурга! Чтобы знатные дамы выстраивались в очередь, лишь бы заказать у меня платье. Я бы шила для королев и императриц. Одежда – это ведь больше, чем просто тряпки. Ею можно соблазнять и обольщать, покупать, завоевывать…

Ее спутник кивнул, на сей раз довольный. Кинули кости в третий раз, и снова победа осталась за ним.

– Что вы готовы отдать за это?

От этих слов ее окатило жаром. Она долго смотрела ему в лицо, пытаясь угадать, о чем он думает, но в конце концов сдалась.

– За умение шить ничего отдавать не нужно. – Урсула сама удивилась, как жестко прозвучал ее голос. – Ты просто шьешь снова, и снова, и снова… Колешь пальцы иглой, кроишь, сметываешь, распарываешь и сшиваешь заново. Так все устроено.

Ауэрхан медленно кивнул.

– Так почему вы не шьете?

Очередь спрашивать была не его, но Урсула ответила:

– Боюсь испортить шелк.

– А как иначе учиться? Вы сами сказали: снова, и снова, и снова…

– У меня нет столько ткани.

– Будет. О нашем поместье можно сказать много дурного, но ни я, ни господин Вагнер никогда не препятствовали обучению слуг. Я уже объяснил вам: вы получите все, что хотите, если будете нам верны.

На его лицо легли тени, до неузнаваемости искажая черты. Теперь Ауэрхан одновременно пугал ее и чем-то напоминал ангела с картины. Урсула уже выпила слишком много, но отчего-то чувствовала себя совершенно трезвой. Она обвела взглядом церковь. Женщины так высоко задирали юбки, что виднелись чулки. Звероголовых стало как будто больше. Мелькали длинные высунутые языки, осыпались на дощатый пол пестрые перья… Собравшиеся уже не танцевали, а кружились в каком-то безумии, подхваченные музыкой, больше похожей на крики.

Ее сердце колотилось где-то в животе. Она смотрела на Ауэрхана, и ей хотелось спросить: «Кто вы?», но Урсула не была уверена, что хочет слышать ответ. Словно во сне, она протянула руку к кости. Сидящий напротив взял вторую, и их слаженные движения больше напоминали танец, чем то, что происходило вокруг. Урсула разжала пальцы. Кость перевернулась несколько раз, отскочила и упала на пол, закатившись под стол.

Очень медленно, стараясь не дышать, девушка наклонилась. Она уже знала, что там увидит, под столом, но не хотела в это верить. На Ауэрхане не было обуви. Из его штанов торчали покрытые мехом ноги, завершавшиеся черными раздвоенными копытами. Урсула смотрела на них так долго, что у нее затекли спина и плечи. Все тело отвердело, стало неповоротливым, на глаза навернулись слезы. В висках бухало так, словно сердце у нее было не одно, а целая сотня, и они заменяли собой каждый орган: легкие, печень… Мысли рождались в голове и тут же исчезали, как набегающая на песок волна.

Урсула сжала кость в кулаке с такой силой, что ладонь ощутила каждое ребро.

Нельзя провести под столом всю жизнь.

Нельзя вечно бояться разрезать шелк.

Она выпрямилась и протянула кость Ауэрхану, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Оставьте себе, Урсула.

Интерлюдия

Кристоф никогда не мог до конца понять, о чем думает Доктор. Он объяснял это себе очень просто: его жалкому умишке не дано проникнуть в столь великий разум. Но Фауст заново взялся за его учебу с неожиданным рвением. Хотя Кристофу меньше всего хотелось знакомиться с поэзией и историей и он был уверен, что умеет выражать свои мысли яснее ясного без всякой риторики, все же его успехи делали Доктора счастливым. А значит, решил Кристоф, он будет учиться, даже если от этого ослепнет или помутится рассудком.

Наконец Аристотель и Порфирий покорились ему. Тривиум был сломлен, и Кристоф принялся за квадривиум. Свободные науки, трепещите! С каждым новым достижением своего фамулуса Фауст все больше ликовал. Он радовался так, словно не безродному щенку удалось прочесть трактат Боэция по геометрии, а ему самому предложили возглавить университет Виттенберга.

– Зачем вы со мной возитесь? – спрашивал Кристоф. Его глаза уже привыкли к буквам, а слова перестали рассыпаться в труху, стоило на них взглянуть, но ум все еще оставался негибким, как черенок от лопаты. – За то время, что вы потратили на меня, могли бы обучить тысячи студиозусов. Глядишь, они бы и открыли что-нибудь путное.

Фауст взъерошил его волосы.

– Лучше хорошо выучить одного дурака, чем плохо – целую ораву.

– А если и плохо, и дурака?

Ни с кем Доктор не смеялся так громко, как с Кристофом. Видя это, даже Мефистофель пошел на попятный. Кристоф быстро понял, что демон не хочет повергать Доктора в уныние. Напротив, ему нравилось, когда Фауст был весел и легок на подъем, готовый в любое мгновение сорваться с места и мчаться куда глаза глядят.

Один раз у них с Вагнером даже выдался удивительно мирный разговор – один из немногих за все годы их знакомства. Мефистофель презирал Кристофа, но того это, скорее, веселило. Подумаешь, выскочка-черт, который цены себе не сложит. Тоже мне новость! Ты сначала обзаведись душой, а потом ходи с таким видом, как будто тебе под нос насрали! Так что, когда Мефистофель позвал Кристофа выпить с ним пива, Вагнер отнесся к предложению с недоверием.

– Да брось, – подмигнул ему демон, – время нам побрататься.

– Я лучше с кабаном о четырех яйцах побратаюсь…

Но от пива он не отказался. Они уже не первый день кружили по землям Вестфалии, думая, куда бы приткнуться. Февраль 1534 года выдался мерзким, как и любой февраль в этой стране. От дождя и мокрого снега было не спрятаться, одежда и обувь промокали мгновенно. Доктор подхватил простуду, и поэтому троица решила задержаться в трактире. Фауст заверял, что с ним ничего серьезного, но Кристоф все равно тревожился и таскал ему куриный бульон и подогретое