Ниточка судьбы - Елена Гонцова

До «обломовки» добралась на такси, выбрав неразговорчивого, как она заранее решила, водителя. Шофер действительно всю дорогу молчал — настолько сосредоточенно, что Вера почувствовала в нем единомышленника.

В квартире стояла точно такая же тишина. Девушка закрыла дверь и прислонилась к стене в прихожей.

«Только не бессонница, — решила она. — Ничего нет опаснее. А все остальное нам нипочем». Последняя часть фразы предназначалась кошке.

— Нам никто не звонил? — спросила Вера. — Можешь не отвечать. Ты имеешь полное кошачье право на молчание. Я тебе очень завидую. Может быть, выступишь завтра вместо меня? Это было бы замечательно. Потому что я как-то, Штученька, в выступления больше не верю. Музыка — это что-то другое, но только не выступление. Я сегодня окончательно поняла это. Ты, Штука, разновидность музыки. И я точно знаю, что ты не любишь, когда с тобой выступают. Ты терпеливо переносишь наши внешние прогулки только ради меня. А я, к сожалению, совсем другой зверь. Но тихо, только не бессонница, как я тебе сказала. Тебе ведь неизвестно, что это такое.

Вера отключила телефон, вскипятила воду и заварила душистый зеленый чай. Этот сорт она успела забыть и теперь с удовольствием вспоминала его самодостаточный аромат. Вкус зеленого чая с жасмином, решила она, не приносит никаких побочных ощущений и воспоминаний. Он, скорее, относится к будущему, нежели к близкому или дальнему прошлому.

Она быстро выкупалась, вспоминая одну из ключевых педагогических фраз Соболевой — «все имеет смысл в быстроте», вероятно, калька с немецкого. Так же мгновенно вспомнила странный и двусмысленный разговор со своей замечательной наставницей. Извлечь из него можно было все, что душе угодно. Он был, можно сказать, эпическим. Видать, момент такой выдался.

Прежде профессор Соболева не позволяла себе таких фундаментальных фрагментов. Получается, думала Вера, что та говорила с ней как с равной. В каком-то плане равной. Но в каком? Да бог его знает. Вероятно, это все педагогические уловки. Недаром во главу угла была поставлена учеба, учеба, учеба. Как будто у Веры были другие, потрясающие варианты.

«Думай быстро! — приказала она себе. — Иначе волк!»

На этом Вера закончила вытираться широчайшим полотенцем, на котором был изображен десяток райских птиц.

Украсив кошку белоснежной салфеткой, Стрешнева усадила ее на кухне около себя на табурет. Они приступили к ужину.

— Вот, к примеру, Штученька, ты моя любимая ученица. Не обижайся. Ты, конечно, сама по себе не слишком-то управляема. Орешь по-страшному, когда на тебя найдет такая дрянь. Тогда я с тобой поступаю, как мне подсказывает человеческий опыт. Кормлю тебя лекарством, чтобы ты умиротворилась и забыла о своих происках. Но у меня, киска, поверь, никаких происков нет. Я, как мне иногда кажется, в этом отношении железобетонная. Одна только беда, что я совершенно не знаю себя. Как выяснилось. А ты себя знаешь, это точно. Наверное, я все усложняю. Так вот, я тоже ученица, и все исполняю как положено. Все ужимки, прыжки и гримасы, необходимые для хорошего музыканта. К тому же веду себя крайне тихо. Как ты. За что тебя и люблю. Но что-то со мной творится непонятное вопреки моей бесшумности. Я, так сказать, непроницаема. И оказываюсь на подозрении. Увы мне!

Вера проснулась в утренних сумерках. Таймер еще не сработал, не зазвучала музыка Генделя. Значит, спросонья решила она, фрагмент бессонницы все же мне обеспечен. Просыпаться не хочется, но сна ни в одном глазу. Превратности артистической жизни.

Перед выступлениями, все равно какого ранга, Вера заранее испытывала холод в жилах. Причем все это начиналось задолго до выхода на сцену. Все эти долгие муки завершались, как правило, в тот самый момент, когда она перед всем зрительным залом шла к инструменту. Как бы прогоняя терзания, бессонницу и разные детские домыслы, теперь не властные над ней. В обществе этих теней она сейчас и проснулась.

Вера намолола кофе на старинной ручной кофемолке, радуясь этому чудесному инструменту и тонкому кофейному аромату. Пока на медленном огне варился кофе, Вера вышла на балкон.

В Москве было туманно.

Девушке это в очередной раз не понравилось. «Ни жить, ни работать здесь нельзя», — снова заключила она.

«Здесь все решает число. Людей, домов, автомобилей, собак, наконец. И больше ничего».

Она вспомнила туман, пронизанный солнцем, над Волгой, когда не видно ни могучего моста, ни берегов и двигаешься на ощупь, словно по воздуху.

Вера махнула рукой и вернулась на кухню. Москве она обязана всем. Даже тем, о чем еще не подозревает. И, верно, все это не обязательно будет связано с музыкой.

До вечера, о котором она теперь не думала, был целый день. И заполнить его было нечем. Никакой новизны в этой ситуации не наблюдалось. Так всегда перед выступлениями — где и когда угодно. Своеобразный ритуал.

Полная пустота, завершающаяся блестящей игрой.

«Отчего же пустота? — обиделась на себя Вера. — И все это из-за моей чудовищной незрелости. В чем только не обвиняли меня за эти четыре года! Причем начали делать это сразу. В том, что я иду по головам. В том, что у меня какие-то особые отношения с профессорами, прежде всего с Соболевой. В снобизме, даже в паранормальности. Чуть ли не в том, что меня с детства держали в особенно устроенной комнате, полностью изолированной от мира, дабы я имела прямой и невероятный доступ к миру звуков. В безумии, наконец. Это еще не самое страшное. Ужасно то, что многому я запросто верила. Однажды я услышала о себе что-то вовсе чудовищное. Что я и не женщина, а неизвестное природе существо. Вскоре у меня появился возлюбленный, и эти измышления провалились в бездну. То бишь и тут я всецело зависела от народной молвы. Бедная я, пребедная».

Стрешнева пила горячий, ароматный кофе и отстраненно думала о предстоящей торжественной экзекуции. Исполнять барышня-крестьянка будет Эдварда Грига «Поэтические картинки». За этот шедевр она уже получила зеленый венец победительницы на родине композитора.

Там альбом Грига звучал превосходно, как редкостное дополнение к прибрежным соснам, фиордам, прибою. В Москве это будет выглядеть камерно, мраморно, что ж! Мероприятие тоже не бог весть какое. Обладательница Гран-при Стрешнева и лауреат какого-то непонятного приза от слушателей Даутов будут выступать в стенах родной консерватории. Придут два-три второсортных журналиста, не больше, кто-то из своих будет передвигаться с видеокамерой, потом… Что там придумают после, Вера не представляла.

После вечера они вдвоем поедут к Даутову. Потому что Вера соскучилась по нему. А он — по ней, как видно. А еще потому, что общение наедине становится для нее главной ценностью. С кем бы то ни было. Разговаривать с Соболевой, пить вино с Осетровым или заниматься любовью с Даутовым — вещи одинаково ценные.

Столь чудовищное умозаключение на мгновение смутило Веру. Она даже умудрилась расплескать кофе.

«Мудрёно! — сказала она себе. — Ну ты, Стрешнева, и загнула! Странная все-таки вещь — бессонница. Вроде частичной потери памяти. Или видений в состоянии клинической смерти. Такого нагородишь. И проверить невозможно, так это или наоборот. Мерзни, мерзни, волчий хвост!»