Последняя из рода Тюдор - Филиппа Грегори

Более того, я могла бы предупредить королеву Марию о том, что муж захочет отобрать у нее корону, потому что именно это произошло со мной. Именно это попытался сделать Гилфорд сразу же, как меня объявили королевой. И наша кузина, одиннадцатилетняя Мария, королева Шотландии, тоже столкнется с тем, что ее будущий муж тоже будет стремиться узурпировать ее власть, как только достаточно повзрослеет. Господь поставил мужей над женами, и они будут присваивать положение своих жен, несмотря на то, что жена может быть королевой, а значит, муж должен подчиняться ей как верноподданный. Хоть королева Мария возрастом и годится мне в матери, но мне кажется, что я могу ей сказать о том, что таковы повадки мужчин. Они берут в жены женщину, положение которой выше, чем их собственное, и сразу же присваивают ее положение и саму женщину. Вот почему в этой стране не было правящих королев, только регенты на время отсутствия короля в стране. Вот почему в Тайном совете нет герцогинь. Если мужчина добивается положения, то оно полностью принадлежит ему. Если того же самого добивается женщина, то оно переходит ее мужу.

Вот почему королева казнила Джона Дадли, но пощадила меня. Она прочла мое письмо и поняла, что хоть корона и была наследована мной, но права на нее предъявил он, для своего сына. Она сразу догадалась, что беда была не столько в моем праве, сколько в жадности Гилфорда. Значит, я могла предупредить ее о том, что любой муж будет претендовать на ее власть и что подданные Англии никогда не примут испанского короля. Она правит неполных восемь месяцев, а уже успела разрушить свое положение. Мне жаль ее, но я не испытываю никаких сожалений о том, что мой отец собирает против нее армию. Так тому и быть, и все еретики могут погибнуть.

Я жду часа своего спасения, но он все не приходит. Я жду визита Катерины с рассказом о новостях, но и она не приходит. Внезапно мне запрещают гулять по саду и по плоским крышам строений Тауэра, не объясняя причин.

Дни становятся все темнее, со стороны реки тянет сыростью. Мне и без того не хочется гулять в саду, и я говорю об этом миссис Партридж. Сейчас в саду нет листвы, а трава превратилась в мокрое месиво. Нет нужды запрещать мне это делать. Я становлюсь узницей зимней погоды, а не воли королевы. Миссис Партридж, услышав мои слова, поджимает губы, но ничего не говорит.

Откуда-то со стороны Сити я слышу мужские крики и треск пистолетных выстрелов. Нет никаких сомнений в том, что это мой отец. Это он пришел за мной во главе своей армии. Мои книги аккуратно собраны на столе, а бумаги связаны вместе. Я готова идти.

– Что происходит? – тихо спрашиваю я у миссис Партридж.

Она тихо осеняет себя крестным знамением, словно пытаясь уберечься от неудачи.

– Да простит тебя Господь! – восклицаю я, замечая этот жест. – Что это за непристойные движения рукой ты совершаешь? Неужели ты и правда думаешь, что это от чего-то защитит? Может, стоит просто похлопать в ладоши, это уж точно отпугнет Сатану!

Она смотрит мне прямо в глаза.

– Я молюсь за вас, – просто отвечает она и выходит из моих комнат.

– Что происходит? – кричу я ей, но она закрывает за собой дверь.

Ко мне пришел посетитель, Джон Фекенхем, идолопоклонничество которого выдавала длинная кремовая шерстяная ряса, повязанная на поясе кожаным пояском, и белый плащ с капюшоном, который тот сразу же при встрече со мной снял с квадратного раскрасневшегося лица. Ко мне пожаловал монах-бенедиктинец, бедный глупец.

Сначала ему приходится отдышаться после преодоления ступеней, ведущих в мои комнаты.

– Крутые, – умудряется выдохнуть он между жадными вдохами, а затем склоняет голову в поклоне. – Леди Дадли, я пришел поговорить с вами, если вы согласитесь меня принять.

Он говорит с явным акцентом, как у мясника или скотовода, совершенно не похоже на манеру речи моих учителей, получивших образование в Кембридже. Подумав об этом, я улыбаюсь. Надо же, пастух пришел с проповедью!

– Мне не нужно наставление и указание пути от слепца, блуждающего в потемках, – тихо отвечаю я.

– У меня для вас плохие известия.

Он на самом деле выглядит ссутулившимся, слово прогнувшимся под весом того, что он должен мне сообщить. Я вспоминаю об отце, который, должно быть, уже приближался ко мне во главе своей армии, и тут же испытываю укол страха. Надеюсь, с ним все в порядке. Но если с ним что-то случилось, не станут же они отправлять ко мне этого странного проповедника? Этого толстого еретика с круглым лицом и речью необразованного человека? Это же оскорбление!

– Кто велел вам передать мне эти известия? – спрашиваю я. – Кто отяготил вас, и без того не самого легкого человека, такой тяжестью?

Он снова вздыхает, словно он опечален не меньше, чем утомлен крутым подъемом.

– Я здесь не для того, чтобы препираться с вами, – говорит он. – Советник велел мне передать вам известие, и королева распорядилась освободить вас от суеверия, в котором вы выросли.

– Значит, освободить меня от суеверия, в котором я выросла? – холодно повторяю я.

– Да.

– И сколько у вас на это времени? – смеюсь я.

– Немного, – отвечает он очень тихо. – Ваш смертный приговор был утвержден. Мне очень жаль. Завтра вас казнят через обезглавливание. Так что времени у нас с вами совсем немного, леди Дадли.

Кажется, меня убили сами эти слова. Я не могу сделать вдоха, и даже мой вечно бурчащий живот вдруг затих. Мне даже кажется, что и сердце перестало биться.

– Что? Что вы сказали?

– Мне очень жаль, дитя, – мягко произносит он.

– Что? – я продолжаю смотреть в его широкое лицо.

– Вы и ваш муж Гилфорд будете казнены завтра.

Я замечаю в глазах его слезы. И эти слезы, его неловкость, его раскрасневшееся лицо и сиплое дыхание говорят мне больше, чем слова.

– Как вы сказали? Когда?

– Завтра, – тихо повторяет он. – Могу ли я поговорить с вами о вашей бессмертной душе?

– О, вы опоздали с этими разговорами, – отвечаю я. Мысли не слушаются меня, а в ушах раздается какой-то шум, в котором я со временем узнаю свой собственный пульс. – Сейчас уже так для многого поздно. Я не думала… не думала…

Главное, что я не думала, что моя кузина королева возжаждет крови. Видимо, ее ложная вера свела ее с ума, как происходит со многими.

– Однако я мог бы попросить их дать мне чуть больше времени, чтобы побороться за вашу бессмертную душу, – с надеждой говорит он. – Если скажу им, что мы с вами об этом разговаривали. Если заверю их в том, что вы близки к покаянию.

– Да, – отвечаю я.

– Хорошо.

Даже один день может дать отцу возможность успеть вызволить меня. Он ближе с каждым днем, я это знаю. Он не подведет меня, и я не подведу его. Он может сражаться в бою южнее по реке уже сейчас. И когда он перейдет этот мост, я должна буду дожидаться его здесь.