Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

class="p1">За день до Иверской иконы Божьей Матери [19]на Якова Тухачевского свалилось дело. И дело важное. Его со смоленскими служилыми Пожарский приставил сопровождать Гришку Уварова на встречу с поляками, что сидели в Кремле. Это была уже вторая встреча. На них, на ополчение Пожарского, с предложением начать переговоры, вышел ротмистр из полка Будилы. Яков знал его ещё по прошлому, когда попал с Валуевым в войско Жолкевского. Там он случайно и познакомился с тем ротмистром, знал только его имя, Андрей. Парень тот оказался толковым, к тому же умным. Яков, уже по привычке, выпил с ним пару стопок водки. С этого и началось их знакомство. Дружбой не назовешь, враждовать вроде бы тоже не с чего было. Вот разве что по старой памяти не давала покоя Матрёна. Она что-то стала часто появляться во сне, уговаривала не верить полякам… Он слушал её, но у него всё выходило наоборот…

Яков с Михалкой Бестужевым и ещё с десятком смоленских подъехали по Тверской улице к мосту через Неглинку и спешились. Там, за Неглинкой, у китайгородской стены, никого не было.

День был безоблачным. Было ещё тепло, совсем как в мае. И от этого невольно накатывало блаженное состояние.

– Ты что улыбаешься-то? – толкнул его в бок Михалка. – Как дурачок перед манной кашей! Ха-ха!

Яков, шутя, дал ему подзатыльник. Так он иногда останавливал его брата, Ваську, когда тот, бывало, расходился, начинал зло подшучивать над ним.

Михалка дал ему сдачу. Началась потасовка. Они потолкались, потолкались и успокоились. Надо было соблюдать сдержанность, поскольку они были приставлены к немалому делу.

В это время с польской стороны, из-за китайгородской стены, в ворота вышли четыре человека.

Двух гусар, из этих, Яков уже знал. Они приходили на переговоры вчера. Третий был новеньким. А вот четвёртого он не спутал бы ни с кем. Это был Будило, Оська, полковник.

И те, с польской стороны, подошли к Уварову и Ивану Бутурлину. Последнего Пожарский отрядил заложником, в обмен на Оську. Так они, Пожарский и Струсь, собирались обменяться заложниками на время переговоров.

Гусары и Будило, отойдя в сторону с Уваровым и Бутурлиным, стали о чём-то говорить.

Оттуда, где стояли Яков и Михалка, ничего не было слышно. Но по выразительным жестам Уварова, а тот всегда жестикулировал, когда волновался, Яков догадался, что там идёт какой-то торг.

Переговоры затянулись. Видимо, поляки не хотели с чем-то соглашаться. Уваров же настаивал на том, на чём ему велел стоять Пожарский: поляки должны были немедленно освободить всех, кого они держали в Кремле заложниками. Затем сдаться сами. За это Пожарский гарантировал им жизнь. На большее он не соглашался.

Яков с Михалкой, видя, что до них никому нет дела, от скуки стали травить небылицы, отвлеклись от происходящего. И сразу вздрогнули, когда послышались частые ружейные выстрелы с другой стороны китайгородской стены. Откуда-то со стороны Яузы.

– Что, что там?! – заволновались они, переглядываясь с Уваровым.

Гусары тоже забеспокоились. Затем они что-то крикнули Уварову прямо в лицо и заспешили к крепостным воротам вместе с Будило. Там открылась узкая вылазная дверь, и они скрылись за ней.

С Уваровым остался только Бутурлин. Смоленские окружили их, пристали с вопросами к Уварову. Но тот лишь махнул рукой. Его вид красноречиво говорил о безнадежности дальнейших переговоров.

А пальба у стен Китай-города, что выходили к Москве-реке, нарастала.

И смоленские, опасаясь, как бы в начавшейся драке не досталось и им, поспешили в свой лагерь. Они догадались, что это снова пошли на приступ Китай-города казаки Трубецкого. А значит, там будет жарко.

Вскоре они, ополченцы Пожарского, присоединились к казакам Трубецкого.

* * *

Яков и Михалка Бестужев с сотней смоленских служилых и с огромной толпой донцов ворвались в Никольские ворота Китай-города… Крики! Все орут!.. И бегут, бегут… Туда, где мелькают польские кафтаны и тускло отражаются клинки… Да, там, впереди, были они – пахолики и жолнеры… Они убегали, бежали из последних сил, истощённые голодом.

Голод. Он ощущался здесь повсюду. Даже серые заборы дворов, уцелевших от пожаров, выглядели так, будто их глодали.

Яков и Михалка пробежали мимо уцелевшей каменной церковки, такой же по виду, словно и она оголодала. Деревянные же постройки около неё все погорели. Кругом было черным-черно, одни лишь головёшки, раскиданные пожаром.

Бежавший впереди Якова казак в драном сермяжном кафтане внезапно остановился, хватает открытым ртом воздух… Запалился… Руки у него трясутся, но и возятся, ловко возятся с самопалом. Вот вскинул он его… Раздался выстрел. Почти у самого уха Якова. Оглушил его. Яков встряхнул головой, тоже стал хватать ртом воздух, как и казак, ничего не слыша.

Кругом, казалось ему, все разевали беззвучно рты, как рыбы, и бежали, бесшумно бежали непонятно куда…

И в то же самое мгновение, когда казак выстрелил, один из жолнеров, бежавший впереди, странно мотнул головой. Она откинулась назад так, словно его по спине ударили прикладом самопала. Затем ноги у него стали скручиваться в большой витой крендель, сырой и вязкий. Но вот этот крендель стал превращаться в безобразную гусеницу, когда та при опасности начинает сворачиваться своим отвратительным студенистым телом…

И всё это происходило для Якова медленно, ужасно медленно, как во сне…

Но в это время кто-то набежал на него сзади и сшиб. И он, падая, увидел, что и жолнер впереди тоже наконец-то упал.

Яков ударился всем телом о брёвна мостовой, охнул. По инерции он перевернулся и больно стукнулся головой о тупой торец бревна, случайно оказавшегося на его пути. Удар был сильным. У него из глаз брызнули искры, и этим вышибло пробки из ушей… Орущий и бесившийся вокруг мир ошеломил его. Но только на мгновение. Уже через мгновение он снова стал для него родным. И он опять окунулся в него.

Кругом все что-то кричали. Закричал и он.

Он вскочил на ноги и, переступив через труп того самого жолнера, бросился вслед за своей сотней. Та уходила вперёд, опрокидывая редких пахоликов и жолнеров, откуда-то выскакивавших им наперерез. Те как будто пытались остановить людской поток, топтавший всё на своём пути…

Туда, к Кремлю, к Красной площади…

И даже издали, пробегая мимо знакомого ему Богоявленского переулка, где жила вдова, та самая, с которой у него ничего не получилось, Яков видел, что впереди, далеко впереди, как казалось ему, обалдевшему от треска и воплей сражения, Красная площадь пуста… Никольские же ворота Кремля, окованные железными полосами, были наглухо закрыты.

Яков догнал Бестужева. Тот, вымотавшийся больше от криков, чем от драки, еле волочил ноги. Дальше они побежали вместе… Справа мелькнула крохотная церквушка. И тут перед ними раскрылась Красная площадь: огромная, пустая, безлюдная, холодная, грязная и, казалась, чужая…