Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

Чувствую себя нелепой гусеницей, а главное, мне все равно холодно и сыро. Целлофан прилегает к лицу и скоро становится противно-влажным из-за дыхания.

Слева и справа хлюпают шаги — то приближаются, то удаляются. Страшно: вдруг там, в тумане, бродят не только сатир и король. Лимо остался без щупалец, но он жив и может вернуться. Раненый хищник, говорят, во сто крат опаснее, чем здоровый.

Я моргаю и, видимо, отключаюсь на время. Когда снова открываю глаза, смог окрашен в оранжевый цвет. Совсем рядом потрескивают горящие дрова. Тихий голос увещевает: «Никого не впускай в свои сны, малыш!» А другой добавляет: «Ничего, отпугнем». Мне тепло. Наконец-то тепло. Не вдумываясь в смысл слов, я опять погружаюсь в дрему.

Собака. Большая мохнатая собака. Она лижет мне лицо.

Ой, как щекотно и мокро!

— Прекрати, — хриплю я и просыпаюсь.

Под пленкой нестерпимо душно. Я сажусь, стягиваю с головы целлофановый кокон и жадно вдыхаю. Туман развеялся, и воздух теперь по вкусу похож на холодное молоко. В бесцветном небе блестит солнце, крохотное, не больше булавочной головки. Надо же, я проспала всю ночь.

Рядом чернеет кострище, и я замечаю в нем обугленную корягу, на которой сидела вчера. Вдалеке виднеются гряды, поросшие безжизненными кустарниками. А вокруг расстилается и блестит несохнущей грязью равнина.

И только потом я вижу, что прямо передо мной лежит окровавленный тесак.

Глава 14. Поговорить по душам с тем, у кого нет души

Я смотрю на лезвие, покрытое бурыми разводами. Внутри вспыхивает и стремительно разгорается паника. Страх для нее как сухие дрова, а у меня его столько, что хватит на троих. Я боюсь за сатира. Боюсь за Грифа. Боюсь за себя. Боюсь, что ночью на наш лагерь напал Лимо или другая нечисть. Боюсь остаться одна в Терновнике. Боюсь не вернуться домой.

Я начинаю задыхаться. Ловлю молочный воздух ртом, но он стекает по губам и не попадает в легкие.

— Как спалось, малыш? — раздается за спиной.

Я резко оборачиваюсь, забыв, что по грудь замотана в целлофан, и валюсь на землю. Шмяк! Грязевые брызги летят во все стороны, и сатир прикрывает лицо руками. Запястья у него связаны веревкой, щиколотки тоже. Паника, поутихшая от знакомого голоса, вновь набирает силу. Значит, на нас все же напали. Сатира связали, меня почему-то не тронули, а Грифа… Куда делся трефовый король? У прогоревшего костра, кроме нас с сатиром, никого.

Я лихорадочно выпутываюсь из пакета и бросаюсь к тесаку. Обеими руками вцепляюсь в рукоять, выставляю вперед лезвие и кручусь вокруг своей оси, боясь, что откуда ни возьмись выскочит враг. От топтания по кругу мир начинает тошнотворно вертеться перед глазами.

— Ты чего делаешь? — Сатир с веселым интересом наблюдает за мной, будто мы играем в «Крокодила». — Конечно, было бы недурственно прирезать трефового выскочку, но без него мы вряд ли выберемся отсюда. По крайней мере, не так быстро, как нужно.

— Где Гриф? — спрашиваю я. — Кто тебя связал?

— Да он и связал, — поясняет сатир. — Подстраховался, паршивец. Мы дежурили по очереди. Вначале он, теперь я. Король пошел дрыхнуть в перелесок. — Он указывает головой назад: там торчат редкие деревца. — А я остался тут. Сидел, смотрел, как ты спишь. В смысле, смотрел, чтобы никакая тварь к тебе не присосалась. Кстати, тут водятся огромные сколопендры, и одна пробегала по тебе ночью. Прямо по лицу.

— Значит, все в порядке? — выдыхаю я.

Вся паническая, адреналиновая энергия сразу утекает в землю, и я чувствую себя слабой и измученной. Оружие короля наливается тяжестью и норовит вывернуться из пальцев. Тело ноет после сна в холодной грязи. Я опускаюсь на пленку.

— А почему Гриф оставил тесак?

Вместо ответа сатир натягивает странную улыбочку и интересуется:

— Тебе кто-нибудь снился?

— Если на себя намекаешь, то нет. В этот раз обошлось без кошмаров.

— И все же, — настаивает он.

— Ну снился. — Я пожимаю плечами.

— Кто?

— Собака.

— И что она делала?

— Да какая разница? — Я хмурюсь: что за нелепый допрос? — Просто лизала мне лицо.

— А если бы напротив тебя не лежал тесак, псина отгрызла бы твой милый носик и полакомилась глазными яблоками, — заявляет сатир. — И поверь, проснувшись, ты бы с удивлением обнаружила, что Каштанка взаправду закусила частями твоего тела. Ну, если бы ты вообще проснулась. Здесь, в Терновнике, даже сны бывают опасны. Все, что в них происходит, отражается на реальности. А чтобы отпугнуть кошмары, рядом кладут оружие. Поэтому Барб, например, всегда спит с арбалетом.

— Еще раз спасибо, что затащил меня в это удивительное и прекрасное место.

Я награждаю сатира язвительной усмешкой и неожиданно понимаю, что сейчас самый подходящий момент, чтобы расспросить его кое о чем. Короля рядом нет, а мой напарник, похоже, не прочь поболтать. Напустив на себя непринужденный вид, я ворошу угли тесаком и интересуюсь:

— Слушай, а зачем тебе кровь ведьмы? Мы же ради нее пришли сюда? — И добавляю, удивляясь собственной требовательности: — Думаю, я имею право знать.

Сатир наблюдает, как я ковыряюсь в кострище, и молчит. Я решаю, что не дождусь ответа, но он произносит:

— Однажды в моей жизни настал такой момент, когда я потерял все. Вообще все. Я полагал, что у меня останусь хотя бы я сам. Но нет. Меня у меня тоже отобрали. — Он ухмыляется так, будто губы свело судорогой. — Ты вряд ли поймешь, о чем я. Но ты же хотела знать, а не понять. Та ведьма похитила мое тело и заточила дух в каменной маске. Ты освободила дух, а с помощью ведьминой крови я верну тело. Верну самого себя.

— Почему она сделала это с тобой? — осторожно спрашиваю я.

В голову лезут слова Грифа: «Кто-то наказал тебя, и, наверное, за дело», но я не произношу их вслух. Если это и был приговор, то вряд ли справедливый. Ведьма наверняка обманула сатира.

Он смотрит на меня. Долго и внимательно.

— Потому что я был человеком и совершал ошибки. А она была ведьмой и искала тех, кто ошибается.

— Так ты не всегда был нечистью? — удивляюсь я.

— Иногда я забываю, какой же мне достался неуч. Разумеется, нечистью не рождаются, ею становятся. И нередко по доброй воле.

— Зачем?

— Потому что не видят другого выхода, — с нажимом произносит сатир.

— Я тебя понимаю, — вырывается у меня.

— Да неужели?

— Да. То, что с тобой случилось, очень похоже на проклятие. А я ведь тоже… ну, — не могу говорить об этом без запинки, — проклята.

— Не говори ерунды.

— Это правда! —