Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

Внезапно разозлившись, я разбиваю тесаком уголь. — На мне проклятие. Венечка это почувствовал и сказал мне. Хотя я и так знала. Давно знала. Все, с кем я сближаюсь… все они… умирают или страдают.

В носу пощипывает, в горле встает ком. Ну вот, не хватало еще разреветься!

— Бред какой-то. — Сатир недоверчиво кривит брови. — Думаешь, я бы не разглядел, если бы ты была проклята? У Венедикта вместо крови течет отвар из мухоморов, поэтому все, что он говорит, нужно делить на два.

— Даже когда в него вселяются призраки? — уточняю я, шмыгнув носом.

— А кто сказал о проклятии, дух или сам Венечка? — У сатира вытягивается лицо, и взгляд становится настороженным.

— Сам Венечка.

— О, ну тогда можешь не волноваться. — Он отмахивается связанными руками и смотрит на веревку с таким видом, будто только что заметил ее. — Кстати, могла бы и освободить меня, малыш. Э, нет, тесак оставь. В твою меткость я верю еще меньше, чем в проклятость.

— Но со мной правда что-то не то. — Отложив оружие, я встаю и подхожу к сатиру. — Вокруг меня постоянно умирают люди. — Тереблю веревку, но она не поддается. — И не только люди. — Пробую ослабить узел зубами и, когда получается, привожу еще один, самый глупый аргумент: — В Краськове от меня всегда разбегались дворовые кошки. Я читала в инете, что это признак сглаза или проклятия.

— Ну раз в инете написали, значит, точно! — Сатир заходится от смеха. — Я открою тебе секрет: кошки обходят тебя стороной, потому что чуют твою суч… собачью натуру. — Он ухмыляется, потирая освобожденные запястья. — К проклятию это не имеет никакого отношения.

Его убежденность задевает меня за живое. Нет, я вовсе не считаю, что проклятие делает меня особенной. Я не думаю о нем как об изюминке или сверхспособности. Проклятие — мерзость. Отвратительная зараза. Смертельное заболевание, которое я переношу и от которого не придумано лекарство. Говорить, что его нет, — то же самое, что не признавать существование микробов.

Я уже собираюсь рассказать сатиру про Ксюшу и всю «Великолепную семерку», но замечаю, что из перелеска выбирается Гриф. Он идет к нам, на ходу стряхивая с одежды длинное и вертлявое насекомое. Похоже, сатир не шутил насчет огромных сколопендр.

— Проклятие не выдумка, — быстро, пока не подошел король, говорю я. — Сейчас оно никак не проявляется. И, надеюсь, не проявится. Но раньше все было очень плохо. — Голос дрожит и звучит неубедительно, но сатир, кажется, готов мне поверить.

— Ладно, всякое может быть. — Ирония сменяется сомнением. — Правильно, что рассказала. Хотя могла бы и пораньше.

— Ты тоже, — пеняю я и, не сдержав порыва, шепотом добавляю: — Я рада, что мы поговорили по душам.

— Ну да-а… — Сатир развязывает веревку на щиколотках. — Ты только не забывай, что души-то у меня как раз нет.

Я не знаю, как относиться к его словам. Сатир снова предупреждает меня, чтобы я не слишком ему доверяла? Или шутит? Ничего больше не сказав, я перевожу взгляд и внимание на Грифа.

Трефовый король выглядит еще более всклокоченным, чем раньше. Он молча протягивает мне очередной шоколадный батончик и флягу, вставляет тесак в ножны и деловито скручивает целлофан. Заметив, что я порвала его в нескольких местах, Гриф украдкой вздыхает, но ничего не говорит.

Я не очень-то голодна, но все равно разрываю упаковку батончика и вцепляюсь зубами в карамель и нугу. Хочется почувствовать что-то родное и привычное тут, где даже воздух другой на вкус. К тому же шоколадки вроде помогают организму вырабатывать гормоны радости, а мне они просто необходимы.

— Куда дальше? — спрашивает Гриф у сатира, забрасывая грязью кострище. Перехватив мой взгляд, он поясняет: — Нужно поменьше оставлять следов. Учись, Грипп Петрова.

Сатир указывает на гряды, покрытые невысокими сухими кустарниками. Предчувствую, что пробираться сквозь них будет нелегко. Серые веники стоят слишком плотно, и я не удивлюсь, если окажется, что они от верхушек до корней покрыты острыми шипами.

— Пройдем через Терновый Ранник, потом по руслу высохшей реки Выжмы и окажемся в «Приюте старьевщика». Там и находится зеркало.

— Его охраняют? — Король забирает у меня флягу и делает маленький глоток. — Чего вообще ждать от этого места?

— Там опасно. — Сатир тяжело вздыхает. — Я бы сказал, смертельно опасно… — Он выдерживает паузу. — Для тех, у кого аллергия на пыль. Старьевщик Филя любит пофилонить. Он вообще не убирает в своей лавке. Если что, я предупреждал. — Довольный собой, сатир устремляется к грядам.

Гриф, ругнувшись сквозь зубы, нагоняет его и вырывается вперед. Не понимаю, откуда у него столько сил. К сатиру-то вопросов нет: он нечисть и чувствует себя здесь как рыба в воде. А я… Пожалуй, я тоже ощущаю себя рыбешкой, но выловленной и сваренной. Ноги заплетаются и скользят, а когда мы лезем на холм, мне приходится хвататься пальцами за землю и жесткие пучки трав, чтобы не скатиться вниз. Пальто давит на плечи, отяжелев от влажности. Глаза заливает пот.

Достигнув вершины, я сразу попадаю в объятия тернового куста. Колючки вцепляются в полы пальто, прошивают рукава и впиваются в кожу. Один шип, удивительно длинный, нацеливается на левый зрачок. Другой цепляет губу. Я с трудом выворачиваюсь из терновых лап, оставляя нитки и капли крови на их скрюченных пальцах. Сатир кидает на меня мрачный взгляд и запоздало предупреждает:

— Береги пальто, мне оно нравится.

Гриф рубит ветки тесаком, прокладывая путь, но я все равно умудряюсь застревать в колючках. Мы спускаемся и поднимаемся, спускаемся и поднимаемся, а гряды все не кончаются. Это напоминает американские горки, только на своих двоих. И всякий раз чертовым кустам достаются частички сатирова пальто и моей ДНК. Несколько раз среди шипов я замечаю разложившиеся трупы птиц и мелких зверьков.

Когда мы наконец выходим к руслу реки, в глазах у меня прыгают разноцветные искры. Вот уж правда: через тернии к звездам.

Широкое русло бугрится серо-зелеными камнями — выглядит так, будто дракон заболел проказой. Высохшая река лишь притворяется мертвой, а на самом деле живая и злая. Каждый валун, на который я наступаю, выворачивается из-под ног и трясется от смеха. Я стараюсь идти осторожно и вставать на те же камни, что и сатир, но русло строит козни. Хочет, чтобы я грохнулась и разбила череп или хотя бы подвернула лодыжку. Я же видела, что вон та каменюка не шаталась, когда сатир наступал на нее! Но стоит мне сделать шаг, как валун опрокидывается, нога попадает в щель и оказывается зажата в каменных тисках. Щиколотку пронзает боль, и нам приходится сделать привал.

— Паршиво выглядишь. — Сатир устраивается