Женщины - Ирина Александровна Велембовская

не видел. Варя скинула шаль, поставила стол четвертинку водки.

— Что же это ты в гости со своим-то самоваром? — заметила Кланя. — Мы с Ларионом Максимычем хотели тебе уважение сделать.

— Много нас набежит ретивых на ваш сиротский кусок! — весело сказала Варя. — С лета берегу, не пошлет ли бог хорошую компанию.

Она села рядом с Ларионом, расправила пышный подол у платья.

— Что это ты так на меня смотришь, Золотов? — спросила она, легонько усмехаясь. — Не узнал? Ну, раз собрались пить, давайте пить…

Рука у Лариона чуть дрогнула, когда он наливал по первой.

— Стеснительные вы какие, Ларион Максимыч, — щебетала розовая Кланя. — Получайте, пожалуйста, пирожков! Или что глянется…

Эх, если бы они, Ларион и Варя, оказались теперь вдвоем!.. Добрая, веселая женщина эта Кланя, но здесь — третья лишняя. Ларион старался улыбаться, но выходило как-то хмуро.

Через час они сидели уже красные и смеялись. Две возле одного. Кланя искала все время Ларионовых глаз, говорила больше всех.

— Варь, а личность какая у Лариона Максимыча симпатичная, можно даже сказать, красивая! Да чего же вы тушуетесь, раз правда?

Варя снисходительно, но осторожно улыбалась.

— Ничего, подходящая личность. Вот, Клань, и завладай им. Ты одна, он один, и будете, как две головни, вместе ша́ять…

Зачем она завела такой разговор? Хотела ли спрятать свои собственные чувства или искренне желала своей подружке радости? И Ларион, хоть и выпил, все время ловил в Вариных глазах какой-то обращенный и к нему самому вопрос.

— Не лейте мне больше, — попросил он, собирая мысли, — а то как бы под стол не поехать…

— Так нам ведь и вытащить недолго, — заливалась Кланя. — На ноги поставим, опять пить заставим! — И она совала пирог в Ларионову беспалую руку.

— Хватит, спасибо, — сказал он и резко поднялся.

Встала и Варя под недоуменный, растерянный Кланин взгляд: и закуска осталась, и даже вино есть на донце, а они уходят. А Ларион даже как будто собирается идти провожать, взял свой пиджак.

— Не надо, не ходи, — опустив глаза, сказала Варя. — У нас тут народ такой: посидела с вами, а муж приедет, скажут, что и дома не ночевала.

Ларион все-таки пошел. Было лунно, морозно. Варин куний воротник сразу заблестел. Скрипели по снегу новые, тугие валенки.

— Что же ты Кланьку-то обидел? — кутаясь в воротник, спросила Варя.

— Обидеть не хотел, но не нужна она мне.

— Какая же такая тебе нужна?..

— Сама знаешь какая.

Варя замолчала и пошла быстро, спрятав рукав в рукав.

— На лесозаготовки скоро нам всем идти, — сказала она, меняя разговор. — Цех остановлять хочут: Кизел угля не дает. Мечтали мы и февральский план махнуть, да вот осечка… Пока хоть поселок дровами обеспечим, а то что в больнице, что в детсаду скоро ни поленца не останется.

— И ты пойдешь? — с надеждой спросил Ларион.

— А что ж, на мне метка, что ль, особая? Не велико начальство.

Она пристально поглядела на примолкшего Лариона и вдруг предложила:

— Может, пожелаешь на пару со мной? Задание небольшое — тридцать метров. Быстренько бы управились. А если на руку свою не надеешься, моих двух хватит… Подумай. А пока прощай, дальше не ходи за мной. Не надо.

6

С начала февраля прижали ярые морозы. Как и сказала Варя, цех остановили. Остыли печи, замолчали прокатные станы. Только скрипучий ветер гулял из конца в конец по длинному омертвелому цеху, стучал белым от мороза железом, закручивал кровельную обрезь.

Холодно было и в общежитии. Окна проморозились, на подоконниках снег, внизу около кухни замерз бачок с водой. Баню не топили вторую неделю: дров в обрез.

В первое же воскресенье уходили в лес, на заготовки, а в субботу сидели в комнате, не раздеваясь, жались к остывшей печке. Но она еще утром протопилась, а больше Кланя дров не отпускала.

— Я на сторожихином огороде за баней пень сухой видел, — сказал Ларион. — Пошли, растаганим его, а то мы тут к утру к койкам примерзнем.

Сашка-шофер подумал и сказал:

— Мне здесь не ночевать. К «Машке» своей пойду, там не замерзну.

Вася-пекарь хворал, кутался в одеяло. Мишке обуваться было неохота, и вообще он заметил, что это еще терпеть можно, если дых не видно.

Ларион встал, натянул покоробленные морозом ботинки, пошел вниз за топором. Минут через двадцать вернулся, притащил целое беремя смолистых щепок.

— Ну уж теперь близко к печке не лезьте, — предупредил он. — Если бы не Вася больной, я бы вас, чертей, поморозил. Ишь ведь паны какие!

Угроза была явно не опасная, и все тут же пристроились к печке. Придвинули к щиту Васину койку и грелись, толкая друг друга.

— Русский человек зад греет, — пояснял Мишка. — Татарин, обрати внимание, сердце греет. Татарин понимает: самый главный место в человеке — сердце. Сердце холодный — весь холодный!..

— Вот завтра не пойду топку промышлять, погляжу, на чем ты свое сердце погреешь, — усмехнулся Ларион. — Где оно у тебя, сердце-то? В какое место отдает?

Мишка не обиделся и от печки не отошел. Вася-пекарь изрек мечтательно из-под своего одеяла:

— Сейчас бы жарок загрести да пяточек пышечек на листе посадить! Солодовых!.. А для загара сладкой водой сбрызнуть…

Потеплело, и все разбрелись по койкам. Даже Сашка-шофер не пошел к своей «Машке», а прикорнул на всклокоченной койке, потянулся за гитарой.

Завезли меня в страну чужую

С одинокой, буйной головой!..

И разбили жизнь мне молодую…

— Не бренчи, — остановил Ларион. — Видишь, человек заболел.

Сашка пристально посмотрел на Лариона: не нравилось ему, что этот «кулачонок» много тут воли берет.

— Эй, Золотов, — спросил он небрежно, — ты какую это бабу зафаловал? Тут, гляжу, стоите, за ручки держитесь… — И, увидев, что Ларион сделал угрожающий жест, добавил поспешно: — Да это ты правильно: довольно глупо бы было с твоей стороны мужскую возможность в такое время не использовать…

— Я своими мужскими возможностями не торгую, — резко сказал Ларион. — И не лезь не в свое дело.

Сашке крыть было нечем. Подумал, надел кубанку на самый лоб, поднял воротник, пошел к «Машке».

Ларион лег. Он сейчас думал