Черт из тихого омута - Галина Владимировна Романова

Наконец, вдоволь наглазевшись в потолок, старая женщина скосила глаза в его сторону и тут же вторично сильно дернулась всем телом.

— Только тихо! — предупредил он ее и даже постарался приветливо улыбнуться, хотя подозревал, что улыбка его более походила на оскал дикого зверя. — Будешь вести себя тихо?

Кажется, она не совсем понимала, о чем он у нее спрашивает. Дикий первобытный страх, выплескивающийся из ее глаз, начал его раздражать. Еще окочурится здесь, в своей кровати, он тогда вообще ни о чем не узнает. А должен!..

— Послушай, дорогая, — Кирилл старательно смягчил голос. — Все, что мне нужно, — чтобы ты ответила мне на пару вопросов. Отвечаешь, и я ухожу. Я не грабитель. Мне от тебя ничего не нужно. Я не убийца…

Здесь он едва не поперхнулся. Вот ведь как его занесло! А наивная старушка еще, чего доброго, и поверит!

Она не поверила. Он видел все тот же леденящий ужас, сковавший ее всю. Ощущал прерывистый стук ее старого натруженного сердца. И слышал судорожное дыхание, сипло вырывающееся через нос.

— Слушай, так не годится! — Он снова улыбнулся, кажется, у него на этот раз получилось поубедительнее. — Я держу твой рот закрытым, чтобы ты, не дай бог, не заорала. А я не люблю шума. Поняла?

Она шевельнула головой, что, должно быть, означало согласие.

Кирилл приободрился.

— Ну, вот видишь, как все хорошо получается. Ты уже начинаешь понимать, что я говорю. Слышать меня уже можешь… Итак, поступаем следующим образом… Я сейчас убираю руку, и мы тихо-мирно разговариваем. Я задаю вопросы. Повторяю — я, а не ты. Потом я ухожу, а ты продолжаешь спать. Идет?

Она снова заворочала головой в седых космах растрепавшихся волос.

Кирилл осторожно приподнял ладонь с ее рта и замер. Женщина не закричала. Неплохое начало. Тогда он полностью убрал руку и даже сунул ее в карман. Не для того, чтобы намекнуть на что-то, а просто так, по привычке.

— Пить дай, — сипло попросила женщина и указала взглядом на стакан с водой на тумбочке. — В горле пересохло.

Кирилл подал ей воды. Она напилась. Потом чуть привстала и подняла под спиной подушку повыше. Натянула одеяло почти до подбородка. Заправила волосы за уши и тут же без переходов деловито поинтересовалась:

— Что надо?

К такому резкому переходу даже он не был готов. Сильна старушка, раз так быстро обрела дар речи! Но это даже и к лучшему…

— Пару недель назад, — начал он осторожно, — этажом ниже убили одного…

— Знаю, можешь не продолжать, — нетерпеливо перебила его женщина. — И проходимца вашего хорошо знала, и про убийство — тоже.

— Почему же это нашего? — на всякий случай уточнил Кирилл, женщина начинала производить на него впечатление.

— Да потому что другие, те, кому он не свой, днем приходили и спрашивали. А ты вот ночью… — Женщина зло ухмыльнулась. — Знаю ведь, что мне помирать скоро, а все одно — напугал, стервец!

— Извини, — совершенно искренне покаялся Кирилл. — Днем бы ты не пустила меня. Послала бы в лучшем случае. Ведь послала бы?

— Ишь ты, — хмыкнула она, почти успокоившись. — Может, и послала бы, чего мне с тобой разговоры говорить, с бандюком!

— А по-твоему, я бандюк? — Кирилла она забавляла все больше и больше.

— А кто же еще по ночам без ключей в квартиру входит, по-твоему?! — возмутилась она. — И цепочка на двери, и замок импортный, а ты все одно открыл. Бандюк и есть!

Несколько мгновений они с напряжением рассматривали друг друга, потом неожиданно улыбнулись.

— Интересная ты старушка, — качнул головой Кирилл. — Занятная, одним словом, не боишься меня…

— Может, и занятная, а может, и нет. А бояться мне тебя нечего. Скоро девятый десяток разменяю, навидалась за жисть такого, пока ты в портки писал, что тебе и не снилось.

Здесь Кирилл с легкостью мог бы поспорить, но не стал. А без переходов спросил:

— Что видела-то?

Она споткнулась о слово, готовое сорваться с ее губ, и какое-то время лишь молча кривила рот. Потом задумалась и медленно произнесла:

— А черт его знает, парень, что я видела. Может, многое, а может, и ничего. Болею я, у окна торчу целыми днями, на улицу не выхожу. Вижу всех, кто в подъезд входит и из подъезда потом выходит. Отлучаюсь только в туалет да похлебку себе немудреную сварить. А так, как кукушка на часах, все время на посту…

— Чего видела-то? — перебил ее Кирилл, поняв, что шок от его появления уже прошел и теперь старуха может влегкую протрепаться весь остаток ночи. — Какой день был?

— Пятница, — отчеканила старая женщина без запинки. — Точно помню, потому что в этот день мне принесли пенсию. Потом соседкина дочка принесла мне продуктов. Это уже ближе к семи часам вечера. Она и матери своей таскает. Больная та совсем, еще хуже меня. Я когда ничего, даже ей по дому помогаю. Сейчас вот с месяц никуда не выглядываю…

— Так что было в пятницу?!

— Шаромыжник этот пришел уже ближе к шести. Я соседкину дочку как раз выглядывала в окно, колбаски ей заказала…

— Пришел он — и что?!

— А ничего, — хвала всевышнему, старуха имела особенность быстро переключаться на главное, иначе сидеть бы Кириллу у нее в гостях до рассвета… — Сначала он прошел. Как всегда, грудь нараспашку, без шапки, шея голая, будто ему не холодно! Форс один, и только! Да чтобы бабы кидались ему на шею!.. Потом дочка соседкина прошла. Потом зазноба его пролетела птицей. Мне с четвертого этажа неплохо было видно, как спешила. Хвала господу, освещение такое во дворе, как белым днем, все видать. Шучу, конечно, но видно хорошо, так вот летела она, ног под собой не чуяла. Полную сумку чего-то несла. Угощение небось… Только угоститься-то ей не пришлось, вот так вот…

— Почему? — насторожился Кирилл.

— Так ушла она быстро. Даже не ушла, а убежала, словно за ней сто чертей гналось. Шарф с головы сбился, волосья по плечам хлещут, и рыдает, рыдает! У скамейки подъездной встала, пополам согнулась и рыдает. Я даже фортку приоткрыла, думаю, чего это она согнулась-то? Может, думаю, плохо ей? А она сгорбилась — и плачет чуть не до визга! А потом поскользнулась на каблуках-то и чуть не упала в снег. И побрела потом. Шарф соскочил, шубенка нараспашку, ноги еле передвигает. Вот тебе и все…

— Что все? — переспросил Кирилл. — Не понял!

— Прошла любовь-то, говорю… — Старуха с минуту смотрела немигающим взглядом прямо перед собой, будто перелистывала в памяти что-то. — Думаю, она его и убила.

— Почему так?

— А чего ей было орать?! А потом возвращаться?!

— Как — возвращаться?!

— А так! — Старая женщина вдруг откинула край одеяла, свесила ноги в шерстяных носках на пол и жалобно проблеяла: — Худо мне что-то, парень. Как бы не помереть прямо сейчас. Напугал ты меня, окаянный! И чего я с тобой говорю, сама не знаю…