Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

— В стрелецкой слободе, что отведена моему полку, прямо на улице поставили столы со скамьями и писчие доски. Там и учат.

— Кого? — удивился Василий Михайлович.

— Всех, кто захочет. Из них и станет Иван Васильевич набирать на службу.

— Иди ты! — выпучив глаза, выдохнул старший Кошкин.

— И ты иди, — засмеялся Фёдор. — Иди учиться.

— Куда? В стрелецкую слободу⁈ Видел я кто там у тебя собирается! Отребье одно! Мужики и безродные, ставшие холопами. Не вместно нам с ними за одним столом сидеть.

— Что же, для вас отдельные грамотные избы ставить? — удивился Фёдор.

— Не надо ставить! Сами поставим! Ты только поучи, Федю… Фёдор Никитич! — едва ли не взмолился Данила Романович.

Фёдор прошёлся по богато убранной трапезной, мягко ступая подбитой толстой кожей и небольшим каблуком подошвой. Сапоги были сшиты по его выкройке и по его ноге, и имели пружинный супенатор. Нога в таких сапогах отдыхала.

— Добро! Предлагаю сделать так… Строим рядом с моим кабаком грамотную избу. Земли много отписал государь на казённые нужды. Избу строите по моему плану с окнами стекольными и печами особыми. Стоить такая изба будет дорого, а по сему, берите в долю тех, кто пожелает грамоте учиться. Обучение грамоте будет стоить дорого. Уразумели?

— И с нас деньги за грамоту брать станешь? — удивился дядька.

— А какой мне без этого резон? — пожал плечами Фёдор. — Да и вы, коли заплатите, учиться станете усерднее. Те, кто радеть и стараться будет, тем плату верну. А кто заленится, не обессудьте.

— Сколько спросишь плату?

— Рубля, думаю, хватит.

— Рубля⁈ — испугался Василий. — Не много⁈

— В самый раз. Моё время дорого. Знаете, сколько у меня дел? Пасеки вокруг Москвы ставить будем. Ульи сейчас в мастерских строгают. Стрельцам одежду шьют, сапоги точат.

Фёдор глянул на свои сапоги.

— Такие, как у тебя? — недоверчиво спросил отец.

— Такие, батя.

— Добрые сапоги. Хоть бы отцу сперва сточал, — буркнул «пращур».

Фёдор улыбнулся.

— Сточаю, батя. Только начали. Под такие сапоги колодки наделать сначала надо. У тебя вон какая лапища. Не дошли до твоего размера. Стрельцы почти все из мужиков, а там люд мелкий.

— Ноги ведь у всех разные. Как на всех сапоги шить? — задумчиво вопросил Данила Романович. — всяк сам себе и обувку кроил и одёжу.

— Вот в лаптях, которые они сами себе плетут, и рванине твои дворцовые отряды и ходят. А деньги на обмундирование куда уходят? За это Басманов тебя и пристроит на дыбе, а ты про всех нас и скажешь. Скажешь даже то, чего и не знаешь.

Данила Романович снова выпучил глаза.

— Ты только не обижайся, Данила Романович. Зело государь теперича серчает на казнокрадов, — сказал Фёдор, а сам подумал, что началось всё с той задачки про то, сколько денег, выделенных из казны для выдачи награды за сражение, осталось сотнику после гибели воинов.

Из той задачки выходило, что чем больше в бою погибнет воинов, тем выгоднее сотнику и воеводе. Иван Васильевич потом часто вспоминал вредную, как он её назвал, арифметику и примеривал её к разным ситуациям. И общая картина государственного устройства у него вырисовывалась не радостная. Брали и обманывали, в ущерб государевым интересам, везде. Во всех приказах и «избах», при строительстве, закупках и заготовках.

Попаданец не собирался заниматься розыском коррупционеров. Отнюдь… Он даже тайным сыском занялся потому, что попался деду Головину и английскому резиденту, которые или привлекли бы его к сотрудничеству, или просто-напросто уничтожили. А так он убил сразу нескольких зайцев: вырос в глазах правителя, создал какую-никакую, но разведывательную, службу, себя обезопасил, заработал денег для казны, открыл кабак, различные мастерские, в которых шил для себя обувь и одежду, создал школу, подготовил себе помощников, и продолжил отбор смышлёных молодых и не очень людей. И всё за казённый счёт.

— Случай представился, вот я и упреждаю всех вас. Без обид…

— А долго нужно учиться? — спросил один из младших Яковлевых, видя, что немая сцена затянулась.

— Первые четыре ученика начали учиться читать с лета и уже кое-как читают. Теперь начали учиться писать. А до того рисовали палочки, крючочки и отдельные буквицы. Сейчас обучают других и сами продолжают учиться.

— Долго, — сделал вывод и покачал головой спросивший.

— Не так уж и долго. Я, вон, раньше, чем с пяти лет учиться читать начал. Так у меня учителей не было. Всё сам постигал. Отец не видел, всё в походах пропадал, так тёток спросите, сколько я над книгами сидел. Но время у вас есть. Года за два я вас научу бегло читать. На печатном дворе книжку режут, букварь называется. Сия книженция великим подспорьем для обучающихся грамоте станет. Тоже туда заезжать приходится. Аки пчела кручусь. И всех пинать надо. Только отойдёшь, всё становится. Первые пробы книжки уже через дней десять отпечатаем. Могу одну для вас приберечь. Там всё понятно. Как старые слова писались, как по-новому писать. Приберечь?

— Прибереги, прибереги, Фёдор Никитич. Раз пошла такая пьянка…

Данила махнул рукой.

— Можем начать прямо с сегодня.

Фёдор хотел сказать: «После вечерней службы соберёмся прямо здесь, перекусим, а потом поучимся», но вспомнил, что дом отцовский и решать ему, а потому, далее промолчал.

— Прямо сегодня⁈ — Удивился Данила. — Не-е-е… Надо обдумать.

— Думайте, — кивнул головой Фёдор. — Не мне надо. Всё? Вопросы кончились?

— Старшие Кошкины переглянулись.

— Да, вроде, всё обсудили, токма не всё понятно.

— Что вам не понятно? — вздохнув, спросил Попаданец.

— Не понятно, почему сейчас никого из наших нельзя главами приказов поставить?

Фёдор с интересом посмотрел на родственника. Придуряется, или и впрямь не понял?

— Не хочет государь никого из Кошкиных видеть рядом. Не доверяет. Да и по жене Анастасии тоскует.

— А-а-а… Ну тогда понятно, — покивал головой Фёдор Романович.

Что ему стало «понятно», Попаданец не понял, но уточнять не стал. Его утомила встреча с родичами. Ранее он хотел поговорить с дядьями на едине о том, как жить дальше и не попасть в жернова надвигающихся репрессий, но глядя на них, не почувствовал, что до них дойдёт его беспокойство. Похоже, они привыкли жить в постоянной борьбе за место у «кормушки» и использовали любую возможность, чтобы к ней пробиться хотя бы