Первый рассказ - Геннадий Федорович Лазарев

как и подобает бородачам, спустился с крыльца, взял топор и пошел в угол двора.

— Павел Иванович, пойдемте в огород, там, наверное, дыни есть, — заговорщицки прошептала Валя и, взяв его за руку, повела за собой.

— Жень, тебе дров наколоть помельче? — спрашивал кто-то за плетнем.

— Нет.

— Да ты не злись, Жень?

— Я не злюсь. С чего ты взял?

— Слышь, Жень, а что этот профессор вам тоже родня?

— Прям уж и профессор! С чего ты взял?

— Глаза умные.

— У собак тоже умные…

— Ну вот, темнота. Я тебе уже сколько раз говорил: брось ты свой курятник. Езжай учись.

— Не. Не поеду. Скучно в городе. Все куда-то торопятся, толкаются. Духота. Грохот. Не. Не поеду. Выйду замуж за какого-нибудь пастуха-пьяницу и буду курей разводить. А что, скоро курятник раз в десять больше построят!.

— Слышь, Жень…

— …Вот смешные, — сказала Валя. — Мне Витька писал, что сестренка влюбилась в этого студента бородатого. А он в нее — нет.

— Молодость! — сказал Павел Иванович. — Все пройдет.

— Какая молодость? Это дурость! Я тоже шестнадцати лет влюбилась в нашего агронома. Все девки в него влюблялись, ну и я тоже.

Валя наклонилась над дынной ботвой, сорвала дыню.

— Давайте нож!

Сели на огуречную грядку.

«Все пройдет, как с белых яблонь дым…» — вспомнилась есенинская строчка. — «И у меня скоро все пройдет, разъедемся», — подумалось ему.

Он взял протянутый Валей ломоть дыни.

— Валя, сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Серьезно?!

— Да. А что?

— Я думал лет тридцать с лишним.

— Ну что вы?! Когда мне будет тридцать, моему Валерке уже пойдет двенадцатый.

— А мне уже тридцать пять… — вздохнув, сказал Павел Иванович.

Где-то мычали коровы. Позванивал колокольчик. По улице протарахтела телега. Издалека приближалось жужжание мотоцикла. Горький дым обволакивал деревню.

— Павел Иванович! Идите с ребятами в баню! — крикнула Анна Егоровна.

После бани Анна Егоровна поднесла ему кружку домашнего пива. Он удивился полированной мебели в доме, телевизору, книжной полке, мягким креслам с резными подлокотниками, кухне с водопроводом и резным лавкам, тоже отполированным под красное дерево, вкруг раздвижного стола.

Потом, уже затемно, Витька привез отца. Когда тот умылся наскоро и переоделся, Павел Иванович увидел молодого мужчину в сером лавсановом костюме, в белой рубашке, сильно загорелого, темноглазого, светловолосого, с короткой стрижкой. «Ребята обсовременили», — подумал Павел Иванович.

— Степан Разин, — отрекомендовался хозяин. — Да вы не удивляйтесь, у нас полдеревни Разиных, есть Пугачевы, есть и Марлинские. Куда мне до вожака Разина — я плотник. Сын вот разве в люди выйдет? И то — какой из него вожак, в институте дорос до комсорга курса и остановился. Пойдемте покурим, пока на стол собирают.

Павел Иванович согласился.

— Значит, вы вместе отдыхали с моей дочерью?

— Вместе.

— Это хорошо! Она рассказала мне про вас. — Он провел Павла Ивановича в комнатку с открытым в сад окном, с низкой кушеткой, обитой зеленым, и головой лося на стене, мастерски вырезанной из дерева.

— Ваша работа? — спросил Павел Иванович.

— Моя. Балуюсь вечерами.

— Великолепная голова!

— Ну, бросьте! Разве это великолепная? Завтра, если у вас будет желание, я покажу одну вещицу. Может быть, я пристрастен… Но она мне самому нравится…

Павел Иванович понял, что перед ним художник, каких все меньше и меньше на Руси. Ведь резьба по дереву становится такой же диковиной, как русская тройка.

Позвали к столу.

Ребята приоделись в белые рубашки и настраивали магнитофон. Женя и Валя помогали матери расставлять тарелки. И снова Павел Иванович удивился и белой скатерти, и хрустальным фужерам, ножам и вилкам, закуске и пузатому самовару, и льняным салфеткам с петушками в уголках.

Все уселись за стол. Пошли тосты, усиленное потчевание Павла Ивановича, разговоры, танцы. И вот уже кто-то на кого-то шикнул, выключили магнитофон, и старший Разин запел:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

И-эх, выплывают расписные

Стеньки Разина челны…

Поддержала Анна Егоровна, подпели ребята один за другим. Младший Разин принес гитару, и полилась могучая песня, много раз слышанная Павлом Ивановичем, но тут всколыхнувшая душу ему совсем по-новому. Казалось: несет его не челн по Волге-реке, а тройка, степью, по белым снегам-сугробам несет, и он не может остановиться, и бьется сердце, мечется, вырваться хочет…

Потом, за полночь, Павел Иванович вышел на улицу и сел у амбара на поленницу дров.

Где-то совсем рядом свистели сверчки. Было слышно, как ворчали во сне куры. Вздыхала корова. Прошли Яша с Ленькой. Приставили к амбару лестницу и залезли на сеновал. Повозились там.

— Лень, как тебе Витькина сестра?

— Сила!

— А Женька?

— В свояченицы сойдет!

— Она ж по тебе сохнет!

— Пусть сохнет!

— Дурак-человек!

— Она еще десятерых полюбит. У нее же ума нет.

— А у тебя есть?

— Есть.

— Сократ…

Помолчали.

— Лень?

— Что?

— А этот дядя, что с ней приехал, на журавля похож.

— Похож, но чувствуется эрудит.

— Лень?

— Ну?

— Что-то Витьки долго нет?

— На сестру смотрит.

— А чего он на нее смотрит?

— Сходи, спроси.

— Лень?

— Да чего тебе?

— А она мне нравится!

— Кто?

— Валя!

— У нее двое детей.

— Ну и пусть!

— Сделай завтра предложение, а сейчас спи, у меня звенит в голове.

— Это от ума.

— Иди ты…

Павел Иванович сидел и смеялся. Потом стал думать о работе, о разросшемся саде, об озере и огромной щуке в нем. Щука плавает у самого валуна, словно знает, что ловить ее все равно никто не будет.

Павел Иванович не спал всю ночь. Ему виделась в окно луна, жизнь на ней и его лаборатория, а оттуда чуть приблизившиеся планеты.

На рассвете тихонько подошла Валя.

— Павел Иванович, поехали на охоту?

— Поеду. Сейчас?

— Одевайтесь. Я вам принесу фуфайку и сапоги резиновые.

Выехали затемно. Витька вел мотоцикл, Валя и Женя сидели в люльке с узлом провианта, Павел Иванович сзади. Ребята ехали следом на «Яве». Вскоре остановились у болотца, у шалашика. Женщины наскоро сделали охотникам бутерброды с колбасой, а сами решили остаться и сварить часам к девяти завтрак.

Павлу Ивановичу дали старую двустволку. Он легко шагал с ребятами по мокрой осоке. Убивать он не любил. Ему просто нравилось ходить с ружьем, подсматривать повадки птиц, зверей. Первым остановился Витька. Снял с плеча ружье. В камышах крякнула и хлопнула крыльями утка. Витька стал пробираться по кочкам к воде. Только ступил в воду — проснулась стая, загомонила и с отчаянным шумом взлетела.

— Пуганые, — тихо сказал Яша, протирая запотевшие очки.

— Ничего, — успокоил Ленька. — Без дичи не придем.

Чуть-чуть развиднелось… Жидкая тучка выронила немного дождинок и растаяла. День просыпался. Над головами охотников