Последняя ставка - Тим Пауэрс

Он снял рабочую перчатку, которую дал ему Арки, и бросил ее на пол.

Спальня была разгромлена. С кровати сдернули одеяла и простыни, матрас распороли, ящики из бюро выдернули и вытряхнули на пол.

Он прошел по коридору к ванной, держась за стенку и ощупывая ногой пол перед тем, как наступить, потому что все было завалено вываленными из шкафов журналами, книгами и одеждой. В ванной было совершенно темно, и ему пришлось на ощупь рыться в коробочках и пузырьках, которые вытряхнули из аптечки в раковину.

Он безудержно зевал; ладони у него вспотели.

В куче, громоздившейся в раковине, он нашарил резиновую грушу и бутылочку с соляным раствором и пожал плечами. «Раз уж ты здесь…» – мысленно сказал он себе.

На ощупь он налил немного раствора в кофейную чашку, чудом уцелевшую в раковине среди разгрома. Потом поднес палец к лицу и нажал на край правого глаза. Приглушенно чавкнув, пластмассовая полусфера вылезла из тефлонового кольца, прикрепленного к двум мускулам глазницы. Медиальная прямая мышца, вспомнил он, и латеральная прямая мышца. Ему вставили это кольцо в восьмидесятом, что ли, году. До этого он носил стеклянный глаз, и ему приходилось ежемесячно ходить к окулисту, который вынимал глаз и промывал. Теперь ему нужно было делать это ежедневно самому, вроде как другие промывают контактные линзы.

Он осторожно опустил искусственный глаз в чашку, а потом набрал в грушу немного раствора и начал промывать струйкой пустую глазницу.

Он не сделал этого с утра, и поэтому сейчас старательно поливал из груши. Окулист называл эту процедуру орошением полости.

Но, в конце концов, стало уже невозможно делать вид, будто он еще не закончил процедуру. Вообще, зачем он сюда пришел?

Ах да, подумал он. Конечно. Спирт для протирки, стерильная подкладка и пачка стерильного медицинского бинта. Он поставил на место искусственный глаз, в очередной раз зевнул и продолжил копаться в темноте. У него, похоже, не было сил глубоко вздохнуть.

Поклясться могу, они его обрезали, думал он теперь, проползая на четвереньках по собственной гостиной и смаргивая с глаза лишнюю жидкость. Не могли не обрезать. Он тащил с собой бинты и бутылку со спиртом, завернутые в рубашку, которую он вынул из корзины для грязного белья.

Он снял телефон со стола, поднял трубку, глубоко вдохнул и медленно, с облегчением, выдохнул, услышав гудок. Они не обрезали линию.

Что ж, подумал он.

Он осторожно положил трубку на рычаг.

Потом он расчесал дрожащими пальцами волосы и огляделся по сторонам.

Сразу было видно, что все телефонные книги исчезли – не только потрепанный блокнот со страничками на спирали с записями от руки, но и большая «Пасифик Белл – белые страницы», и «Желтые страницы» тоже. «Наверно, многие и там делают записи, – думал он, – на полях и задних страницах, и, может быть, ставят значки рядом с печатными строками, чтобы выделить одного определенного Джонса из колонки других. Интересно, какого рода звонки предстоит получить моим старым знакомым?»

Он отмотал пару ярдов стерильного бинта и подложил ленту под ногу.

Потом выпрямился, сидя, и с минуту смотрел через оконное стекло на темную лохматую крону пальмы, покачивающуюся под ночным ветерком. Он не решался поднять голову выше, так, чтобы его можно было увидеть с улицы, но мог сидеть, скорчившись, на полу и смотреть на пальму. «Она снаружи той дыры, в которой сижу я, – думал он. – Ей всего-то нужно тянуть питательные вещества из земли и готовиться к завтрашнему сеансу фотосинтеза, и так каждый день».

Немного посидев так, он вздохнул, вынул из кармана складной нож «шрейд», который дал ему Арки, и раскрыл его. На широком четырехдюймовом лезвии виднелись пятна копоти, потому что Арки подержал его над горящей конфоркой своей плиты, но Арки посоветовал вдобавок протереть лезвие спиртом.

Крейн открутил крышку пластиковой бутылки и полил лезвие спиртом с обеих сторон. От жидкости резко и сильно пахло; она холодила ему бедро, куда полилась выплеснутая щедрой рукой струйка, сразу же впитавшаяся в ткань джинсов. Он задрожал, сердце холодно трепетало в пустой груди.

Ему приходилось вновь и вновь напоминать себе, что он за последние восемнадцать часов сотню раз обдумал ситуацию и не смог найти ни одного иного способа выкарабкаться из нее.

Правой рукой он держал нож рукояткой вверх над левым бедром, острие покалывало сквозь брюки кожу в дюйме или двух от того места, где, как он знал, проходила бедренная кость. Раскрытая левая рука ладонью вниз висела над головкой рукояти; оставалось набраться смелости.

Он трудно, неровно дышал, а через несколько секунд его нос уловил новые глубокие и сладковатые нотки в резком запахе спирта. Он отвел взгляд от ножа…

…И уставился на открытую бутылку виски «Лафройг», стоявшую на ковре, и наполненный до половины старомодный стакан рядом с нею. Когда он всего три-четыре минуты назад пробирался сюда на четвереньках, ничего этого здесь, определенно, не было.

– Скотт, – донесся из тени за бутылкой негромкий голос Сьюзен. Он поднял голову и подумал, что вроде бы видит ее. Рассеянный неровный свет образовывал на ее одежде нечто вроде маскировочного узора, лицо было отвернуто, но он явственно видел ниспадающие прямые черные волосы, и контуры плеча и ноги.

– Не надо, Скотт, – сказала она. – Зачем мучить себя, когда ты можешь выпить и обрести меня?

На лице Скотта густо выступил холодный пот.

– Ты то, что думаю? – спросил он напряженным голосом. – Выпить… Белая горячка? Неужели я сам принес эту бутылку? И сейчас разговариваю сам с собой?

– Скотт, она не стоит этого, выпей и позволь мне…

Нет, думал он, это не галлюцинация. Арки дважды видел это – явление? создание? – не далее, как вчера.

– Пойдем в спальню. Возьми с собой бутылку.

Он улавливал хитиновое похрустывание, сопровождавшее изменение позы призрачной фигуры в углу. Интересно, она направится в спальню или к нему?

Это не Сьюзен, тревожно напомнил он себе. Сьюзен мертва. Это явление не имеет никакого отношения к Сьюзен, или почти никакого. В крайнем случае, это какая-то психическая окаменелость, оставшаяся от нее, в ее образе, с фрагментами ее воспоминаний, но сделанная из чего-то другого.

Оно двинулось к нему. Отсветы из окна поднимались вверх по приближавшейся фигуре – изящные щиколотки, бедра, грудь. Через мгновение он увидел лицо – лицо своей покойной жены.

И, как будто захлопывая дверь перед чем-то ужасным, он со всей силы ударил ладонью по торцу рукояти поставленного вертикально ножа.

Воздух с присвистом прорвался сквозь его стиснутые зубы, и в комнате словно раскатилось звонкое эхо от резкого приглушенного визга. Боль в пропоротой ноге была обжигающе черной, но он ощутил леденящий холод, а кровь хлынула так сильно, что намочила рукоятку, торчавшую из ноги, и его неловкие пальцы соскальзывали с мокрого горячего дерева. В конце концов ему все же удалось ухватиться как следует и потянуть, но мышцы бедра, похоже, свело спазмом; лишь напрягая все силы, он смог вытащить нож, и его даже затошнило от ощущения того, как глубоко в ноге острие, выползая, продолжает разрезать его плоть.