Последняя ставка - Тим Пауэрс

– А-ах… Это ты?

– Она самая, – фыркнула Диана. – Я делаю это лишь потому, что думаю, что он сделал бы так же, если бы ты добрался до него. Ты помнишь, куда он часто водил нас – за бодонатами, по воскресеньям с утра?

– Конечно, конечно. – Это важнее всего, сказал он себе. Ты снова в бою, будь внимателен.

– Я позвоню ему и скажу, что ты хочешь встретиться с ним там завтра в полдень. Я сама раз или два видела его там – это единственное место, где он согласен разговаривать. Идет? А может быть, он и вовсе не явится. И послушай, если… – Она откровенно плакала, и он слышал страх в ее голосе. – Если он придет, а ты связался с дурными друзьями, скажи им, что он не знает, где я живу и как меня найти, ладно? Убеди их в этом, чтобы они поверили, клянусь детьми, это правда.

– Хорошо, я буду там. – Он потер лицо ладонью. – Диана, у тебя есть дети? Ты замужем? Давно?..

– Скотт, это не светская беседа!

– Диана, я тоже люблю тебя. Клянусь, я лучше покончу с собой, чем позволю кому-нибудь воспользоваться мною, чтобы добраться до тебя. – Он хрипло рассмеялся. – Оказалось, что я отлично умею резать себя. Боже мой, дитя, это же твой брат Скотт. Прошу, скажи мне: где тебя искать?

Он слышал, как она снова фыркнула.

– Где бы я ни была, я порхаю в траве.

Фраза ничего не говорила Крейну.

И снова раздался щелчок, и связь оборвалась.

Он осторожно перекатился на живот и поднялся на четвереньки, обливаясь потом, ругаясь сквозь зубы и морщась, когда невольно напрягал разрезанные мышцы ноги.

«Из парадной двери выходить нельзя, – думал он. – Даже за боковой дверью, как считает Арки, вполне могут наблюдать через перекрестие ружейного прицела.

Придется выбираться через окно спальни.

И ползти на четвереньках, самое меньшее, до коридора, чтобы меня не могли увидеть снаружи».

Он знал, что в доме больше никого нет… ни одного человека. И что же это за чертовщина в облике Сьюзен? Она достаточно реальна для того, чтобы ее мог видеть Арки – и даже говорить с нею! – и достаточно материальна, чтобы притащить в гостиную бутылку и стакан.

Кресло перед ним – Сьюзен, настоящая Сьюзен сменила на нем обивку позапрошлым летом. И еще, она переставила покосившийся книжный шкаф в угол, чтобы он стоял прямо, и еще она покрасила полы. Вчера он думал, что, возможно, ее сущность была столь важна для этого дома, что смогла сложиться в осязаемый образ.

Вчера это явление почему-то не казалось ему устрашающим.

Сейчас же его трясло от мысли о том, что он может встретиться с этим созданием в коридоре, и оно, может быть, как и он, будет ползать на карачках.

Он представил себе белое лицо с выпуклыми глазами, белыми, как у древнегреческих статуй. Что оно может сказать? Будет ли его улыбка похожа на незабываемую улыбку Сьюзен?

Он содрогнулся всем телом и сморгнул слезы с глаз. «Сьюзен, Сьюзен, – подумал он, – ну, зачем ты умерла? Зачем бросила меня здесь одного?

Много ли от тебя в этом существе?»

Он пополз к темной арке прохода в коридор. Оззи никогда не учил ни его, ни Диану никаким молитвам, и поэтому он чуть слышно шептал слова религиозного рождественского хорала… пока не поймал себя на том, что бормочет текст песни про Сынка, после чего заткнулся.

В коридоре он встал, опираясь на здоровую ногу. В открытую дверь спальни он видел черный массивный силуэт кровати и за ним серый прямоугольник выбитого окна, и, превозмогая боль, похромал туда.

Дверь шкафа была открыта, и она оказалась там – скорчившаяся на куче одежды, сдернутой с вешалок.

– Бросаешь меня и идешь развлекаться с друзьями, – прошептала она.

Он не стал смотреть на нее.

– Ты… – произнес он и осекся, не в силах заставить себя произнести слово «умерла». Он поставил колено на кровать и пополз к окну. – Ты – не она, – нетвердым голосом проговорил он.

– Я превращаюсь в нее. Скоро я стану ею. – Комната вдруг наполнилась запахом горячего кофе. – Я заполню пустоту.

– Я… мне надо идти, – сказал он, старательно цепляясь за банальность этой фразы.

Он осторожно опустил раненую ногу за окно, потом здоровую, и уцепился за раму. Ночной воздух оказался холодным.

В шкафу что-то негромко, но резко громыхнуло и заскулило – по-видимому, с ней случился какой-то припадок. Он опустился на руках, поставил ноги в сухую траву и захромал через темный двор к дыре в заборе.

Крейн прищурился от блеска утреннего солнца на мостовой несущейся навстречу автострады.

Когда за два часа до рассвета они украдкой, через боковую дверь покидали дом Мавраноса, дождь барабанил по крыше, тарахтел в водосточных трубах и шелестел в кронах деревьев, но после того, как они позавтракали в кофейне на другом конце города и пешком вернулись оттуда на стоянку – Мавранос смачно посасывал зубочистку, – в чистом небе сияло солнце, и лишь холодные на ощупь дверная ручка и стеклоподъемник напомнили Крейну о том, что еще не лето.

Они ехали на грузовичке-универсале, который Мавранос купил с одной из штрафстоянок минувшей осенью – большом, угловатом «Сабурбане» 1972 года с трещиной в лобовом стекле, широченными шинами и выцветшей, ободранной пустынными ветрами краской. Автомобиль, подпрыгивая и скрипя, катился по Ньюпорт-фривей, но Мавранос легко справлялся одной рукой с большим рулевым колесом, а в другой держал банку «курз», завернутую в, как он говорил, маскхалат – вырезанный из пластикового пакета прямоугольный кусок с надписью «Кока-Кола».

Крейн, скорчившись на пассажирском сиденье с высоко поднятыми коленями, потому что опустить ноги на пол не давали разбросанные книги, наборы торцевых ключей и всевозможная ветошь, потягивал из пластикового стаканчика тепловатый кофе и пытался устроиться так, чтобы его поменьше подбрасывало от тряски машины. Мавранос забинтовал ему раненую ногу с мастерством старого бойскаута и заверил Крейна, что рана не загноится, но нога болела, в бедре дергало, а когда Крейн случайно стукнулся бедром о подлокотник кресла, то окружающий мир разом лишился всех своих красок, а Крейну пришлось уставиться в пол и некоторое время глубоко дышать, чтобы не упасть в обморок.

На нем были старые джинсы Мавраноса, подвернутые снизу, как у мальчишки, потому что оказались длинны.

Сейчас, прижавшись горячим лбом к холодному оконному стеклу, он понял, что очень давно не ездил по этой трассе. Он помнил просторные поливные поля стручковой фасоли и клубники, тянувшиеся по обеим сторонам, но теперь на их месте громоздился «Авто-моллз» и торчали гигантские строения из бронзового стекла с надписями на крышах наподобие «УНиСИС» и «ВАНГ», и кучки сияющих новеньких банков, многоквартирных домов и отелей, сгрудившихся вокруг двухъярусного торгового центра – мрамор, стеклянные потолки и папоротники – под названием «Южный берег – плаза».