Жизнь волшебника - Александр Гордеев

не уступая ему шириной плеч, пониже, но во всём

остальном куда тоньше, стройней, миниатюрней. Идёт босиком, с закатанными до колен гачами

синих джинсов, каких в деревне нет ни у кого (сильно уж они дорогие), а в руке несёт остроносые

начищенные туфли – как раз по нынешней городской моде, ещё не дошедшей до села. Идёт мягко,

как гибкий кот. И походка его завораживает.

Самое же потрясающее оказывается для Нины в дыме сигареты. Сначала, не заходя в дом,

мужчины садятся на крыльце, чтобы Штефан докурил сигарету из пачки подменного электрика. И

вот этот-то запах в чистом утреннем воздухе, тонкой ниткой протянувшейся в дом, вдруг просто

подсекает Нину. Сигаретный аромат кажется ей запахом её первого мужчины. Да нет же, никакой

ненависти к Леониду в ней нет – про ненависть говорится для Романа, для его спокойствия, а на

самом деле, она всегда вспоминает его, волнуясь.

Покончив с поздним завтраком, Штефан немного возится с Машкой, с любопытством

ринувшейся навстречу новому человеку, потом с наслаждением уже от того, что почти забыл, как

звучит музыка, слушает пластинку Поля Мориа и собирается уходить. Роман пытается его

удержать, долго не понимая стремления человека скрыться в сырой будке, пока догадывается:

Штефан боится приближающегося обеда. Позавтракать в гостях да ещё и отобедать – это для него

уже верх бестактности.

– Ну и как? Понравился он тебе? – спрашивает Роман жену, поймав её взгляд вслед уходящему

гостю.

– С чего это он должен мне понравиться? – с акцентированным недоумением спрашивает она.

– Ну, тебе же как раз такие и нравятся: вежливые, обходительные. А видела бы ты его фигуру!

Мне такой отчётливой рельефной мускулатуры никогда не иметь.

– А мне такие фигуры как раз и не нравятся. Не люблю когда все мышцы на виду – как картинка

из учебника по анатомии.

Романа это смешит и успокаивает. Нина после ухода Штефана веселеет. Прав Роман, ой как

прав. Как может не понравиться ей эта странная, даже чрезмерная стеснительность симпатичного

гостя, вежливое, почти виноватое поведение и постоянные комплименты по любому поводу? Для

него нигде ничего нет плохого. Для него замечательно всё. Он похвалил порядок в доме, похвалил

суп, приготовленный ей, хотя хорошей поварихой она не считала себя никогда. И кстати, почему бы

385

ей и в самом деле не научиться готовить вкуснее – ведь слышать хорошие отзывы так приятно.

Конечно, трудно не согласиться с давнишним мнением Романа, что мужчину нужно видеть дальше

его комплиментов, но после сегодняшнего потока приятных слов никуда дальше и смотреть не

хочется. Тут и без всяких дальних взглядов очевидно, какой это приятный человек.

После обеда дождь продолжается свежими зарядами, гарантируя отдых стригалям и на завтра.

Во второе утро Роман снова идёт за Штефаном, а в третье, опять-таки непригодное для

стрижки, Штефан приходит сам. В этот день, чтобы как-то искупить непонятную вину за свои

визиты, он берётся ремонтировать безнадёжно сломанную швейную машинку. Он возится с ней

весь день до вечера. Работать машинка так и не начинает, зато Штефан чувствует себя куда

комфортней.

* * *

На стрижку рабочих привозят лишь на четвёртый день, хотя и сегодня шерсть на овцах

волгловатая, так что с утра ещё полно колебаний: стричь или нет? Этой утренней

нерешительностью оказывается испорченным весь день. Работа идёт потом вяло и неохотно. К

тому же, дни отдыха не столько взбодрили, сколько расслабили всех.

После работы Роман снова предлагает Тоне поехать на Онон, прихватив с собой и Смугляну.

Ребятишек можно завезти к Матвеевым.

– Ни за что! – отвечает Кармен.

– Что ж, давай съездим одни.

Тоня соглашается, кажется, лишь оттого, что надо же, в конце концов, с чем-то и согласиться.

Однако поездка выходит невесёлой: оба какие-то виноватые и понятно, перед кем.

– Ты уже не будешь приходить ко мне, да? – спрашивает Тоня на берегу.

– Почему? Сегодня и приду. Только давай договоримся: приходить я буду к тебе через два дня.

– А почему не через день?

Роман молча, с укором смотрит на неё.

– Хорошо, хорошо, – торопливо поправляется она, – пусть будет так. А что же ты в эти дни не

приходил? Ты даже не представляешь, как я тебя ждала. Сколько всего передумала. Даже решила,

что у нас уже – все…

Купание ограничивается лишь лёгким ополаскиванием у берега. Вода после дождей

коричневая, с мусором.

Домой Роман возвращается, ничего не объясняя жене. Смугляна, заметив, что он приехал с

мокрой головой, ни о чём не спрашивает: конечно же, он был на речке и, конечно же, не один.

Вечером, с наступлением сумерек, Роман начинает всё больше нервничать, расхаживая из угла

в угол. Надо как-то напомнить Нине про их договор, но Нина, стирающая пелёнки, помнит о нём и

сама.

– Тебе уже пора? – спрашивает она, словно разоблачая всё, что с ним происходит.

– Нет ещё, – почти покаянно отвечает он.

– Да ладно, чего уж там, иди, – разрешает Смугляна. – Она ведь тоже соскучилась. Только

сначала меня поцелуй.

Роман подходит, обняв, целует её, расставившую в стороны мыльные ладони, чтобы не

коснуться его. Понятно, что он причиняет ей боль, которая с двойной силой откликается в

собственной душе.

– Какая же ты у меня молодец!

– Стараюсь, – отвечает она с тихой, робкой улыбкой и нерешительно отстраняется. – Иди… Нет,

постой. Ты любишь меня?

И этот вопрос просто сминает его. Он стоит, не зная куда деть свои руки, свои глаза, свою душу.

Хочется даже взорваться и закричать. Она ведь специально спрашивает об этом именно сейчас,

думая, что свою свободу он готов выкупать любыми признаниями. И все-таки это «да» (даже

просто «да») он сказать не может.

– Я же говорил: я люблю вас двоих. Люблю, когда вы в моей душе вместе.

Нина закусывает губу, глаза блестят. Роман тяжело отворачивается, выходит на веранду.

Пожалуй, никогда ещё не выносил он из дома своё сердце таким сдавленным сухим комком.

Самое трудное – выйти за ограду и закрыть калитку. Он мысленно видит Нину, как-то жалко

продолжающую стирать пелёнки их сына, и едва не задыхается от жалости. Однако ноги, которые

словно пытаются спасительно вынести его из тяжёлой зоны, остановить уже нельзя.

Вечер с Тоней выходит смазанным. Весь эмоциональный заряд пережжён ещё на берегу, так

что переживать и чувствовать уже нечем. Всё сегодня тускло и грустно. Той искренней близости,

что было до поездки за женой, теперь не выходит. Кармен, однако, тоже умеет ценить свои минутки

– раньше времени от неё не уйдёшь. Роману кажется, что душа его висит на двух