Жизнь волшебника - Александр Гордеев

class="p">и не надо.

– Мы же условились не обсуждать это. Не настаивай, пожалуйста. Вы для меня равны. Она

тоже любит меня, как и ты…

– Но она сама виновата, что выбрала себе одинокую жизнь.

– Разве это выбирают?

– И всё равно я ничуть не хуже её, – заключает Смугляна с той же упрямой настойчивостью. –

Ну, вот погладь меня. Смотри, какая у меня кожа. А у неё?

– И у неё хорошая кожа, – сонно роняя голову, бормочет он, – ровная и гладкая.

Нина резко, даже испугав его, вскакивает с постели, хватает подушку, второе одеяло и убегает в

комнату на диван.

– А фигура у неё безобразная! – кричит она оттуда, забыв про спящих детей. – Я видела в бане.

Такая бабища!

Роман в ответ на это уже уверенно роняет голову на подушку и отключается. Мысленно он

машет рукой на всё достигнутое. Всей его новой системы семейной жизни, кажется, уже нет.

Но утром Смугляна спокойна, как обычно. Роман сидит за кружкой чая, жена подходит,

обнимает его за шею.

– Ты мой? – спрашивает она, словно испытывая, изменилось ли в нём что-то после ночи.

– Я ничей, – спокойно отвечает Роман, – я только свой и ничей больше. Почему я должен кому-

то принадлежать? Конечно, было бы удобно положить меня в карман, да только я буду в нём

провисать. Желание принадлежать – это женское чувство. Мужчина не должен испытывать его. Это

мне могут принадлежать женщины.

– Как мне хорошо с тобой, – вдруг говорит Нина, ещё крепче прижимаясь к нему.

Сегодня она просто любит его и этого ей, кажется, вполне достаточно. Сегодня он никуда не

идёт – сегодня он будет дома. И этим, оказывается, можно дорожить.

* * *

А ведь хозяйка-то в доме всё же есть. Это обнаруживается как-то внезапно. В комнатах

вычищено всё, что возможно, стёкла помыты так, словно их нет, на окна вывешены проглаженные

шторы. От прежней рассеянности Нины нет и следа, несмотря на её хлопоты с маленькими

детьми. Что же изменило жену? Переживания, которых таким потоком она, конечно же, никогда до

этого не испытывала? Комплименты Штефана? Впрочем, теперь Роман тоже, по примеру гостя,

произносит их куда чаще. Да и как обойтись без них, как не похвастать перед тем же Штефаном,

сидя в радующем душу порядке и поглощая на удивление вкусно приготовленный суп?

– Ну и жена у меня! Не жена, а золото…

Смугляна счастливо, как бы незаметно вздыхает, словно в самую душу укладывая эти слова.

Штефан бывает теперь у них вполне по-свойски, стараясь во всём помогать и Роману, и Нине, и

даже Машке. Иногда берёт новую, теперь уже как бы никому не нужную гитару, и, бренча на ней

нечто приблатнёное, поёт белым, как сказала бы мама, голосом. Иногда снимает с полки толстый

том Мопассана, почему-то считая его самым модным писателем и читает, сидя на диване.

Забайкальем он восторгается без конца, но Роман постоянно поправляет его восторги

напоминанием, что он ещё не видел здешней зимы.

– Мы это наше короткое лето зимой зарабатываем, когда сопли на ветру морозим, – с усмешкой

замечает он. – Летом любить Забайкалье легко. Летом его и дурак полюбит. Попробуй его зимой

полюбить.

– Вашу зиму я, конечно, не знаю, зато лето тут такое, что никакой Ялты не надо! – радостно

настаивает Штефан. – А уж какие здесь люди… Может быть, мне съездить домой, выправить

документы да вернуться?

– К Рите? – уточняет Роман.

– Зачем к Рите? Сниму квартиру, и буду жить один. А потом дом построю.

388

«Дом построишь?» – мысленно переспрашивает его Роман, окидывая новым взглядом с

невольно вспыхнувшей надеждой. Однако вспышка эта напрасна. С Серёгой хотели они затеять

это серьёзное дело. С Серёгой бы – с удовольствием, но приезжий венгр – это не Серёга.

– Что ж, дело твоё, делай, как знаешь, – говорит Роман, ясно видя всю наивность его планов,

особенно в части одинокой жизни.

В один из вечеров за ужином Штефан сообщает, что сегодня в клубе какой-то интересный

фильм, на который можно было бы сходить.

– Давай сходим, – соглашается Роман.

Идти надо уже минут через десять. Роман ищёт туфли под вешалкой и тут замечает на себе

прямо-таки тоскливый взгляд Нины. А ведь она все дни сидит здесь на отшибе с ребятишками, а

телевизор так ничего и не показывает.

– Слушай, – говорит Роман, выйдя на крыльцо к перекуривающему Штефану, – а ты можешь

сходить с Ниной?

– Да ты что! – обалдело спрашивает тот. – Да разве можно так?

– А почему нельзя? Это же только в кино.

– Я никогда не встречал такого, чтобы муж вот так просто отпускал свою жену в кино с другим.

– Эх ты! А ещё говорят, будто у вас на Западе цивилизации больше, – смеётся Роман.

Нина, услышав об его решении, просто визжит от радости. Для сборов ей хватает и трёх минут.

Потом, когда они уходят вниз по склону, Роман смеётся, глядя им в след: Штефан идёт в трёх

метрах в стороне от Нины и что-то говорит оттуда, не осмеливаясь приблизиться. Для людей,

идущих вместе, это выглядит даже нелепо. Интересно, как они будут сидеть в клубе? Через три

места? Конечно, сейчас их появление в селе при ещё полном свете поднимет пересуды. А Рита

завтра сойдёт с ума. И пусть! Пора бы понимать, что отношения между людьми могут быть

разными. Уж в ком в ком, а в Штефане-то он уверен. Человек, испытавший боль обмана, не

причинит её другому.

Машка в спальне на постели возится с игрушками, а Федька уже спит. Роман устраивает его

поудобней, плотнее накрывает, потом ложится на кровать, молча пригребает дочку себе под бок, и

Машка, тоже уже сонная, покорно и спокойно замирает. Тут же вырубается и он сам: срабатывает

привычка рано ложиться и рано вставать, если не считать того, что иногда эта привычка

перебивается ночными походами к Тоне. Очнувшись минут через десять ещё более сонным, он

переносит расслабленную дочку в её кроватку, раздевается и укладывается основательно.

Вскидывается он от того, что Смугляна что-то роняет на пол. Уж слишком она какая-то

возбуждённая, свежая от ночного воздуха. Взглянув на часы, Роман ничего не понимает: время

половина второго.

– Что так поздно? – бурчит он.

Если бы Нина помедлила с ответом, то он бы снова упал в сон.

– На горку поднимались, – шепчет она, – ночью на село посмотреть.

Наверняка они поднимались на соседнюю, более высокую сопку, единственную, откуда видна

сразу вся Пылёвка. Роман, снова вспомнив картину их ухода на расстоянии трёх метров друг от

друга, представляет их стоящими