Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

7 мая на инаугурационном заседании Конгресса Европы в Гааге Черчилль сделал сильное заявление о необходимости прекращения «межнациональной ненависти». Он призвал к «активному стиранию границ и барьеров, которые обостряют и замораживают наши противоречия». Приветствуя делегатов Конгресса из Западной Германии, он заявил, что «немецкая проблема» заключается в восстановлении экономики Германии и возрождении «древней славы немецкого народа без угрозы соседям. Нам же, – сказал Черчилль в Гааге, – следует задаться вопросом: почему в миллионах домов по всей Европе, при всей ее просвещенности и культурности, люди должны дрожать, опасаясь стука полиции в дверь? Это вопрос, на который мы должны ответить здесь и сейчас. Это вопрос, на который у нас есть возможность ответить. В конце концов, Европа просто должна подняться во всем своем величии, чтобы противостоять любого вида тирании – древней или современной, нацистской или коммунистической. У нас есть сила, которую невозможно преодолеть и которая, будучи примененной в нужное время, может больше никогда не понадобиться».

Через два дня уже в Амстердаме Черчилль говорил, что понимает страдания, выпавшие на долю немцев, русских и японцев. «Мы не выступаем против какой-то расы или какого-то народа, – сказал он. – Мы выступаем против тирании во всех ее видах». В связи с этим Черчилль поддержал предложение Франции о созыве Европейской ассамблеи, впервые озвученное в Гааге три месяца назад, и был очень недоволен, когда Эттли в частном письме сообщил ему, что, по мнению Бевина, министр иностранных дел «не может в данное время принять окончательного решения» по этому поводу. В ответ Черчилль выразил надежду, что правительство «найдет возможность больше учитывать мнение западных европейцев». Но лидеры лейбористов уклонялись от ориентации на Европу, поскольку это было непопулярно среди рядовых членов партии.

Дважды за это лето Черчилль вступал в конфликт с партией, которую возглавлял. В палате общин он потребовал, чтобы Британия признала недавно провозглашенное Государство Израиль. 2 июня Генри Ченнон после обеда, устроенного в честь Черчилля в отеле «Савой», записал в дневнике: «Отношение к нему было сдержанным, но его ни в коей мере нельзя назвать недружественным. Однако прошлогодний восторг улетучился. Думаю, партия недовольна его просионистскими взглядами».

Однако, невзирая на такое отношение, Черчилль продолжал настаивать, что Британия должна признать Израиль, и критиковал политические решения, с которыми был не согласен. Но для тех, кто работал над черновыми главами его мемуаров, он написал летом: «К оппонентам необходимо относиться с полной справедливостью». И он действительно старался, чтобы в повествовании были представлены взгляды тех, с кем он не был согласен. «Вы должны понять, – писал он Исмею, – что я вовсе не собираюсь проявлять недоброжелательность к людям, которых мы в свое время выбрали и которые, без сомнения, старались сделать все как можно лучше».

Но без обид, разумеется, все равно не обошлось. Несколько оскорбленных генералов потребовали внести изменения в последующие издания, на что Черчилль согласился. Когда вышел из печати второй том, запротестовали три французских генерала и сын четвертого. Направляя их протесты Черчиллю, Эмери Ривз заметил: «По-видимому, ваши мемуары пробудили воинственный дух французских генералов, которого им так не хватало в 1939 г. Возможно, следовало бы опубликовать этот том в самом начале войны».

Черчилль не стал отметать с ходу критику французских генералов. Напротив, он думал о них, когда в специальном предисловии к французскому изданию написал: «Факты, о которых я свидетельствую, говорят о том, что политики и палата депутатов не дали французской армии перед войной хорошей возможности проявить себя. А кроме того, она была разорвана таким мощным вторжением немецких танков, какое мало кто из нас, сидя в своих служебных кабинетах, мог предвидеть. Следовательно, несмотря на всю храбрость ее солдат и профессионализм ее командиров, она просто не имела возможности на равных сопротивляться немцам».

Политические события лета вмешались в работу Черчилля. 24 июня советские войска в Восточной Германии полностью блокировали Берлин. Сообщение автомобильным и железнодорожным транспортом стало невозможно. Эрнест Бевин выступил с критикой, но, разумеется, тщетно. Был организован воздушный мост, по которому круглосуточно доставлялось в Берлин все необходимое. «Бевин имел право говорить от всей Британии», – сказал Черчилль в своем избирательном округе 10 июля. Ощущалось растущее беспокойство. «События вызывают тревогу, – написал он Монтгомери 18 июля. – Надеюсь, мы не приближаемся к очередному Мюнхену. В случае повторения такого преступления британскому правительству не будет прощения».

Позже, обдумывая перспективы возникшего кризиса, он написал Эйзенхауэру, который принял решение не участвовать в президентской гонке: «Для предотвращения третьей мировой войны необходимо такое соглашение с Советской Россией, в результате которого они уйдут в свою страну и, надеюсь, будут там благополучно существовать. Для будущего жизненно важно, – добавил Черчилль, – чтобы соглашение было заключено в такой момент, когда они поймут, что Соединенные Штаты и союзники обладают сокрушительной силой».

22 августа Черчилль с Клементиной уехали во Францию, в Экс-ан-Прованс. Там, в отеле «Руа Рене», он продолжил работу над мемуарами. Он также обдумывал резолюцию в связи с блокадой Берлина. Одному другу, навестившему его, Черчилль сказал: «Я должен разобраться с ними. Если этого не сделать сейчас, может начаться война. Я хочу заявить им абсолютно вежливо: «В тот день, когда мы оставим Берлин, вам придется оставить Москву». Идену он сказал, что демонстрация силы должна быть отложена на год, «когда американские военно-воздушные силы будут иметь на треть больше атомных бомб и более качественные, более эффективные средства доставки – как самолетами, так и с баз, крупнейшая из которых в Восточной Англии». Черчилль не знал, что правительство лейбористов уже санкционировало начать создание собственной британской атомной бомбы.

20 сентября Клементина вернулась в Лондон. Черчилль из Экса перебрался на виллу Бивербрука на Лазурном Берегу, а 2 октября вернулся в Чартвелл. Отсюда он совершил несколько поездок с выступлениями, в которых постоянно говорил о необходимости сопротивляться тирании «во всех ее формах»; это же он повторил 5 октября, выступая перед личным составом 615‑й эскадрильи, а спустя четыре дня – в Северном Уэльсе, на съезде Консервативной партии. Говоря о русских, он сказал: «Пусть они ослабят свою хватку в европейских странах. Пусть вернутся в свою страну, которая составляет шестую часть суши всей планеты. Пусть уйдут и освободят одиннадцать древних европейских столиц, которые зажали в тиски». Черчилль добавил, несколько изменив совет, который он дал относительно Германии в 1932 г.: «Западные страны гораздо вероятнее достигнут длительного соглашения без кровопролития, если сформулируют свои требования, пока обладают атомной бомбой, которой Россия пока не обзавелась».

27 ноября, за три дня до своего семьдесят четвертого дня рождения, Черчилль, как сообщила Times, «облачившись в бриджи и подкрепившись глотком рома, галопировал верхом на лошади, сопровождаемый собаками». Через месяц он снова покинул Лондон и отправился в Париж, а затем в Монте-Карло, где провел две недели в отеле «Париж». Именно там он прочитал в мемуарах одного американского офицера, что в 1944 г. «полномасштабное вторжение на Балканы уже не рассматривалось». Черчилль, уже ставший жертвой ряда неверных интерпретаций, в свою очередь, написал: «Никто и никогда не рассматривал идею полномасштабного наступления на Балканах. Это одна из глупостей, которые распространяют американцы. Я лично не думал ни о чем ином, как об операциях коммандос и помощи партизанам».