Маннергейм и Блокада. Запретная правда о финском маршале - Александр Клинге

Вернувшись в Гельсингфорс, Густав год проучился в последнем классе лицея и успешно сдал выпускные экзамены. Некоторые родственники надеялись, что он поступит в университет, но юноша опять передумал. Николаевское кавалерийское училище – так теперь называлась его мечта. Для реализации этого плана были задействованы все связи семьи. Главной «ударной силой» стала крестная мать Густава баронесса Скалон, обладавшая весьма обширными контактами в высших кругах Петербурга. Семейство Скалон будет покровительствовать Маннергейму в течение практически всей его карьеры в русской армии и, вероятно, сыграет решающую роль в том, что эта карьера окажется успешной.

Вот и сейчас усилия родственников принесли свои плоды. Начальник училища фон Бильдерлинг пообещал зарезервировать для него место. После этого успешная сдача экзаменов была уже делом техники. 16 сентября 1887 года Маннергейм принес присягу на знамени и вступил в Российскую армию, в которой прослужит три десятка лет.

Любопытно, что в своих мемуарах Маннергейм писал о сделанном выборе следующее: «Мое решение не вызывало никаких сомнений с патриотической точки зрения, поскольку отношения между Россией и автономным Великим княжеством Финляндским в те времена были хорошими». На склоне лет маршал говорит о своем патриотизме; но что он в данном случае понимал под «патрией», то есть Родиной? Явно не Россию – иначе вся эта фраза не имела смысла. Маннергейм, по сути, открытым текстом заявляет о том, что с самого начала являлся патриотом не России, а Финляндии! Этим он легко и изящно перечеркивает все потуги нынешних апологетов выставить его пламенным патриотом Российской империи. Но, к счастью для Мединского и ему подобных, мало кто читает толстые книги.

Итак, первые два десятка лет жизни будущего маршала не давали оснований заподозрить, что в дальнейшем он совершит нечто выдающееся. Перед нами – образ типичного молодого бездельника-аристократа, за которого хлопочет многочисленная родня. Я пишу это все не для того, чтобы создать у читателя негативное представление о Маннергейме. В конце концов, его поведение не было чем-то из ряда вон выдающимся в России конца XIX века. Однако важно отметить, что Густав ни в коей мере не являлся «человеком, который сделал себя сам». Его успех объясняется одним-единственным фактом – он принадлежал к дворянской элите Российской империи. Поэтому он мог бездельничать, плевать на дисциплину, совершать любые проступки. У него всегда был второй, третий, четвертый и далее шанс. Все это – благодаря связям и родственным отношениям, которые правили бал в тогдашнем российском обществе. С самого рождения одним было предначертано добывать свой хлеб тяжелым трудом, даже не мечтая о том, чтобы когда-нибудь намазать на него кусок масла; другим же по умолчанию доставались «лакеи, юнкера, вальсы Шуберта и хруст французской булки».

«Он твердо усвоил принцип, что в России есть только один способ сделать карьеру – с помощью связей» – так пишет о Маннергейме один из его российских апологетов Леонид Власов. Это не совсем соответствует истине; императорская Россия все-таки знала немало случаев, когда человек сравнительно простого происхождения делал карьеру благодаря своим способностям, трудолюбию и упорству. Один из примеров – знаменитый флотоводец, вице-адмирал Степан Осипович Макаров, сын выслужившегося из нижних чинов штабс-капитана и унтер-офицерской дочери. Так что фразу касательно Маннергейма следовало бы слегка отредактировать: «Он твердо усвоил принцип, что для него в России есть только один способ сделать карьеру – с помощью связей». Именно на связи Густав делал ставку в течение всей своей беспорочной службы в Российской армии.

Но вернемся в Николаевское кавалерийское училище – элитное учебное заведение, откуда лежал прямой путь в гвардейскую кавалерию. Здесь царили прекрасные, благородные нравы: только что поступивших называли «зверьми», и старшие юнкера (корнеты) могли глумиться над ними сколько душе угодно, использовать в качестве личных денщиков и заставлять выполнять любые поручения. Корнет, например, мог разбудить своего личного «зверя» среди ночи и заставить его нести себя в туалет. «Зверям» запрещалось ходить по тем же лестницам, по которым ходили «господа корнеты». Одним словом, неуставные отношения процветали здесь во всей красе, и начальство ничего не могло (или, скорее, не хотело) с этим поделать. Любители царской России обычно предпочитают не упоминать о подобного рода дедовщине, тем не менее она была реальностью.

Юноши из благородных семей были не чужды и земных удовольствий. Когда венерические заболевания приняли в училище массовый характер, генерал Бильдерлинг был вынужден предписать своим питомцам посещение конкретного публичного дома, в качестве персонала которого был уверен.

В этой прекрасной среде Маннергейм провел два года. Он быстро научился презрительно относиться к штатским, даже своим родственникам, не забывая при этом исправно брать у них деньги. Незадолго до выпуска, летом 1889 года, он умудрился чуть не испортить себе карьеру, во время увольнения устроив в пьяном виде скандал в вагоне поезда, а затем нагрубив дежурному офицеру. Спасли, как и следовало предположить, связи. Тем не менее без последствий происшествие не осталось. Маннергейм сдвинулся на несколько строчек вниз в рейтинге выпускников и лишился уже маячившего впереди места в гвардейской кавалерии.

В октябре Маннергейм, ставший корнетом, отправился в 15-й драгунский полк в польский городок Калиш (Польша в то время также входила в состав Российской империи). Несмотря на то что служебные обязанности отнимали у него от силы три часа в день, молодой офицер был недоволен. Пребывание в маленьком провинциальном городке его тяготило. В письмах родным он жаловался: «Офицеры здесь постоянно ругаются, доносят друг на друга. Командир полка – полное ничтожество, подчиненные его игнорируют. Возможности общения равны нулю. Офицерские жены низкого происхождения, необразованные, с плохой репутацией». Готовность служить стране на любом посту и в любых условиях – это явно не про Маннергейма. Он хотел служить с блеском и комфортом. Стоит отметить, что командир полка относился к молодому корнету хорошо и давал ему прекрасные характеристики. Естественно, это не удерживало Маннергейма от того, чтобы платить ему черной неблагодарностью.

Чтобы вырваться из Калиша, юному аристократу вновь пришлось задействовать свои связи. Семейство Скалон развернуло в Петербурге бурную деятельность. Крестная мать Густава побеседовала с самой императрицей, которая была шефом полка кавалергардов – «придворной» гвардейской кавалерии, в которой обычно служили сливки российской элиты. Императрица дала свое согласие на перевод молодого шведского аристократа. В декабре 1890 года Маннергейм с триумфом вернулся в имперскую столицу.

Родственники общими усилиями собрали 3500 рублей – огромную по тем временам сумму, – чтобы экипировать молодого офицера. Служба в гвардейской кавалерии требовала денег, причем денег немалых. Скромное жалованье покрывало лишь малую часть необходимых расходов, что автоматически исключало из числа кавалергардских офицеров людей без достаточных материальных возможностей. Несмотря на постоянную помощь родственников, Маннергейм быстро влез в долги. Он не умел и не любил экономить деньги, просаживая большие суммы за карточным столом. Для гвардейских офицеров военная служба была синонимом активной светской жизни, и Маннергейм здесь не был исключением. Однако его финансы не выдерживали подобного образа жизни.