Небылицы и думы - Иван Охлобыстин

Вскоре мечты уступали изнеможению, и мы сдавались на милость тещи. Что удивительно: мудрая женщина в минуту зашептывала сознание проказницы-внучки до нулевой отметки, и у нас высвобождалось два часа тревожного сна.

А ведь все хорошо начиналось. Сплю я как-то ночью, и снится мне Николай Кузанский. Стоит у стойки бара в клубе «Булгаков» и кушает креветку, а пиво не пьет. Я весь изворочался, в конце концов проснулся, а жена моя – несравненная Оксана – говорит мне: «Каре миа, ты будешь смеяться, но пора в роддом ехать, у меня схватки начались».

Каре миа спросонья занервничал, засуетился: кое-как принял ванну, позанимался с гантелями на скорую руку, позавтракал и повез любезную супругу рожать. По приезде в родильное отделение вызвал сонных медиков, отправил с ними Оксану на материнский подвиг, а сам побежал в ларек за шампанью.

Спустя каких-то два часа я уже наслаждался рулькой в ресторане «Ангара», а по завершении банкета беспечные товарищи, к слову сказать бывшие авиаторы, уволокли меня в баню с эротическим массажем. Лютых трудов стоило убедить смешливых проказников – Пашку Сопелкина по кличке Мойдодыр и Генку Балерина по кличке Варяг, что я не нуждаюсь в половом отдыхе и рождение у меня ребенка вовсе не повод к безоговорочному разврату. Всеми правдами и неправдами я остался в предбаннике и под отвратительный визг прыщавых харьковчанок, доносящийся из парилки, написал сценарий полнометражного художественного фильма «Соня Золотая Ручка». Вот она, жизнь веселого парнишки с Войковской! Вот она, судьба первопроходца диковинных литературных кущ!

Как утверждает известный столичный мистик и сердцеед Санька Копов, судьбе, как рейверше, все по душе, в том числе и коленно-локтевая позиция. Впрочем, мистикам особо верить тоже ни к чему. Этот же Копов и надул меня, не оплатив мой двухнедельный труд над разработкой компьютерной игры «Гэг» о тяжкой доле эротомана, вскрывающего мрачный замысел графини-сатанистки бальзаковского возраста. Ну, мистик, погоди! Припекут тебя черти на сковородке за сиротские 600 баксов! Впрочем, сценария там так и не появилось. Другое дело, прожига и резонер Миша Ефремов.

– Давай, – как-то говорит, – Ванек, напиши мне искрометную пьесу типа «Горе от ума».

– Говно вопрос! – отвечаю. – Забацаю, легче легкого. Только денег плати!

Первые два листа я написал летом в Ялте, находясь на съемках фильма «Приют комедиантов», остальные сорок четыре – осенью в Москве с похмелья за два часа, в ожидании приезда Миши, так как накануне умудрился ляпнуть ему, будто пьеса уже давно готова. Ожидаемое произведение я прочел тем же днем на кухне у Миши в присутствии его жены и моей кумы – актрисы Жени Добровольской. По окончании чтения я скромно сложил листы в стопку и затих в расчете на допустимую критику. Однако критики не последовало. Мишу не смутила формулировка «сношать ее орально» и не покоробило частое упоминание лиц еврейской национальности. Более того, предложенный им тут же вариант реализации пьесы ужаснул и меня, и Женю беспардонностью по отношению к здравомыслящему зрителю. Неукротимый талант Михаила нарисовал нам его устами зловещие сцены наркотических синдромов, которыми мучаются главные герои. Тут наличествовали: ниндзя, драконы и портреты японского самоубийцы Мисимы. Учитывая, что и так на сцене два великовозрастных подонка и проститутка должны беспрерывно трясти гениталиями и пистолетами, можно было себе представить, во что превратится спектакль. Естественно, мы попытались воспрепятствовать параноидальному замыслу постановщика, и он податливо внял нашим увещеваниям, но поставил все-таки как и задумал. Надо отдать ему должное – себе он верен, как персидская наложница – шаху.

Впрочем, публика осталась очень довольна. Пожилой зритель утвердился в своих представлениях о жизни молодежи как о кошмаре, молодой – в своей крутизне, а эстетов, как всегда, порадовало то, что все дураки, а они – Д’Артаньяны. На пресс-конференции Миша окончательно подкупил маргинальную публику заявлением, будто пьеса посвящена нонконформистам шестидесятых, а Иван Охлобыстин – новый Пушкин. С Пушкиным я спешно согласился, а по поводу нонконформистов промолчал: я их, честно говоря, всегда недолюбливал за склонность к сочинению на кухне конституций и несоблюдение элементарных правил половой гигиены.

О чем я, собственно? А! Не спит дочурка.

Из всего перечня предложенных эволюцией темпераментов мне достался самый функциональный – сангвиник. И я был просто ошеломлен возможностью проявления на столь благодатной почве незапланированной возрастом дисфункции. Тем паче – инсомнии, проще говоря: бессонницы.

– Что самое важное в жизни, папа? – спросила меня однажды дочь.

– То, что после самого неважного рассказывают, если время остается, – ответил я.

(Разговор с десятилетней Варечкой)

Все началось с общественных беспокойств. В них прошел весь день. Тектонические пласты чужих суждений и собственных выводов наползали друг на друга, время от времени выражаясь в бессвязных обрывках фраз, высказанных воздуху перед собой, типа: «Логики не вижу, вижу ваше нежелание в зеркало смотреть. И цитаток наугад не стоит лепить. Шестов имел в виду совершенно другое. А на “слабо” даже не начинайте. Всем азартным играм предпочитаю “русскую рулетку”. Кишка тонка со мной о смысле жизни диспутировать. Вы ни любить, ни ненавидеть не умеете, электроники недопаянные».

К вечеру тело принялось устало млеть, мозг же отнюдь – только разогрелся, будто дизель по холодку. Тело я положил у телевизора и включил ему старый кинофильм «Чарли и шоколадная фабрика» Тима Бёртона. «Дай, – думаю, – побалую сентиментальщиной, авось задремлет. Тело честно пролежало этот фильм и еще один, не менее мечтательный, потом отказалось подчиняться напрямую, встало и пошло гулять. Бунтовать смысла не было: сам виноват – навскидку пытался спрогнозировать реакцию мирового сообщества на пакистано-индийский ядерный конфликт. Плюс: не смог без внимания новые данные о поведении стволовых клеток пройти.

А уже ночь на дворе. Благо и погода жуткая – морозно, ветрено, и район жуткий, что, в принципе, на местных почти не сказывается, чего объяснить научно нельзя. В общем, все условия для прогулки свободного человека.

Гуляем километров пять в парке за шлюзами. Не видно ни зги, снег, кое-где по щиколотку. По пути невольно вспугнули последнего запоздалого лыжника. Некоторое время чуть поодаль за нами плелась стая из пяти – семи бродячих собак, но приблизиться так не решилась. Что и понятно – не каждой ночью суровой зимой в глухом лесу одинокие прохожие без явно выраженных намерений встречаются. Мозг к этому сроку сменил формат передачи на образно-иерографический, отчего даже хозяйственные заботы стали напоминать обрывки видеоклипов с VH-1, то и дело перемежаемых цитатами из «Необходимости себя» покойника Мамардашвили и едко прокомментированных столь мне любезным Эдуардом Лимоновым: «Как близко подошли, заплутались в мотивациях!»

К пяти часам возвращаемся с телом домой, свежие, как утренняя роса. Сна ни в одном глазу. Разве что – во рту нестерпимо горький привкус пейота. Взяли по обоюдному согласию роман Германа Гессе «Игра в бисер» и действительно увлеченно прочли двадцать страниц. Решили книгу сменить на «Столп и утверждение» Флоренского. Глубже семнадцатого листа в нее никто не погружался. Не нашли «Столп и утверждение».