10000 лет во льдах - Роберт Дункан Милн

стал ждать развития событий. Дверь будуара открылась, и мужчина, чей внешний вид выдавал в нем костюмера, с большим свертком под мышкой, вышел из будуара и направился к выходу через салоны.

Несмотря на его маскировку и то, как шапочка скрывала его лицо, я узнал известного врача Латинского квартала, чья репутация честного человека была столь же низкой, сколь выдающейся была его репутация профессионала в его ремесле. Я как раз решал, что делать, когда в будуар вошел камердинер и сообщил мадам, что ждет еще один костюмер. Я решил остаться там, где был, и ждать развития событий. Дверь будуара закрылась за высокой фигурой, закутанной в плащ, лицо которой было скрыто под широкополой шляпой чрезмерных размеров, но чей нарядный ансамбль показался мне знакомым. Кружевные занавески, закрывавшие окна будуара, выходящие в оранжерею, были так тщательно задернуты, что сквозь них ничего нельзя было разглядеть, но я мог слышать звук быстрого шуршания платья, а затем звук, похожий на вздох, чередующийся с другим звуком, который я принял за звук поцелуя, а затем прошептанные слова:

– Франсуа!

– Матильда!

Я узнал этот голос. В этом не могло быть никаких сомнений. Это был аббат. "Ха, ха! Господин аббат, – подумал я, – вы смелый человек, если таким образом призываете на себя месть моего хозяина; но, честное слово! несмотря на ваши пятифранковые монеты и наполеоны, он узнает про это, и тогда…" (Тут баскский пастух наполнил свою жестяную кружку вином из кувшина и, сделав большой глоток, продолжил:)

Маркиза подошла к окну, раздвинула кружевные занавески и осторожно выглянула в оранжерею. Я плотнее присел за своей вазой и остался незамеченным. Она снова задернула занавески, успокоившись, и удалилась. Между аббатом и маркизой состоялся разговор, который, как и предыдущий, неизгладимо запечатлелся в моей памяти последующими событиями.

– Наконец-то, – пробормотала маркиза.

– Наконец-то, – ответил аббат.

– Все готово?

– Каюты заказаны на "Бельгике", он выходит из Гавра завтра в восемь утра. Мы покидаем Париж в полночь. У северной двери нас будет ждать экипаж, который доставит нас до конечной станции. Оказавшись на борту, мы будем в безопасности от преследования. В Америке начнется наша новая жизнь. Нас будут звать Дюбуа.

– Вам перевели деньги?

– Да. Вот расписка; а мантия?..

– Это одеяние Мефистофеля. Это выбор нашего друга.

– Ничто не может быть более подходящим – Мефистофель перехитрил сам себя, – засмеялся аббат.

– Тебе нравится идея с лекарственным платьем?

– Восхитительно, это гениальный ход.

– За что мы должны поблагодарить Доктора. Он считал его гораздо более подходящим для этой цели, чем анестетики.

– Да, я понимаю. Простое оцепенение или бесчувственность лишили бы перемены смысла и лишили бы ваш отъезд его блеска. Это была бы история без морали.

– Я могу представить, как он лежит там на диване, бессильный в своей ярости, неспособный говорить или двигаться, но все же чувствующий все, пока мы стоим перед ним, неторопливо ведя нашу последнюю тайную беседу перед побегом. Разве это не смешно, мой друг?

– И машем ему на прощание, перед выходом.

– Я должна хотя бы раз поцеловать его, прежде чем попрощаться, – жалобно заметила маркиза.

– И оставить распоряжение его няне раздеть бедного ребенка и уложить его в постель, – засмеялся аббат.

Теперь я весь стал вниманием, но голоса были понижены, очевидно, обсуждая какие-то более конфиденциальные вопросы. Однако я услышал достаточно, чтобы убедиться, что платье, упомянутое в двух подслушанных мною разговорах, предназначалось для маркиза, поскольку я уже знал, что он решил появиться в роли Мефистофеля. Кроме того, я мог бы сделать вывод, что маркиза и аббат в сговоре, что они, очевидно, были в самых близких отношениях, и что маркиз был объектом этого заговора. Разговор вскоре возобновился в более громком ключе.

– А это твое платье, Франсуа – Мефистофель, как и у нашего друга. Когда он, по моему приглашению, в одиннадцать часов отправится сюда отдыхать, ты займешь его место в салонах. Ваш ансамбль похож, и образ будет идеальным. Кроме того, это усилит эффект нашего прощания, когда он увидит, что его место занято таким лестным заместителем, – засмеялась маркиза.

– Если… предположим… ха! ха! вы, конечно, предусмотрели и это – возможно произойдет какая-то ошибка, и платья будут перепутаны. Мысль не из приятных.

– Невозможно. Вуаля! Костюм нашего друга украшен двумя маленькими крестиками из белой ленты, один здесь, на задней части воротника, другой на левой лодыжке брюк. На твоем нет таких украшений.

– Твое предвидение восхитительно.

– Вам, как костюмеру, была выделена комната на третьем этаже. Я отнесу туда твое платье своими собственными руками. Ты появишься на этаже в одиннадцать. Если у меня будет возможность связаться с вами, наш пароль – "круа блан". Теперь иди.

– Тогда до одиннадцати. До свидания! – и названный костюмер в плаще вышел, за ним последовала маркиза, одетая для ежедневной прогулки по Булонскому лесу.

Во время последней части этого разговора мои чувства переполнились отвращением. Отвращение и ненависть заняли место любопытства. Возможно ли, спрашивал я себя, что Франция, что весь мир, может породить такие воплощения низости и злобы? Возможно ли, чтобы преступление, подобное задуманному, могло быть совершено для достижения какой-либо цели вообще? Возможно ли, что это могла быть мадам Маркиза, которую я знал столько лет, не зная ее истинной натуры, или ее натура стала ужасно и внезапно извращенной и изменилась? Я провел руками по лбу, чтобы вытереть капли пота, которые собрались на нем, как роса.

Я тщетно пытался убедить себя, что это был какой-то ужасный кошмар. Я попытался пошевелиться, отползти, но какое-то смертельное очарование, которому я не мог сопротивляться, свело на нет силу моей воли и остановило движение. Постепенно созерцание чудовищности услышанного уступило желанию противодействовать и помешать этому. Это, в свою очередь, вызвало волнение. Я поднялся из тени вазы. Я полетел к Лизетт, которую нашел в ее комнате, и она посмотрела на меня так, как будто я был призраком.

– Беги! Лети! – закричал я. – Быстрее! Смени ленты на платьях, или мы пропали… пропали!

Бедная девушка разрыдалась и упала на колени, взывая к святым о защите. Она подумала, что я сошел с ума. Но я подхватил ее на руки и почти понес в будуар мадам. Там лежали два красных шелковых костюма, состоящих из туник и чулок – абсолютно одинаковые одеяния Мефистофеля, за исключением того, что на воротнике и лодыжках одного костюма были маленькие крестики из белой ленты.

– Теперь, Лизетт, – воскликнул я, – поскольку ты дорожишь моей любовью, как ты дорожишь своей собственной жизнью, как ты дорожишь своими надеждами на небеса, возьми иголку и нитку и –