10000 лет во льдах - Роберт Дункан Милн

лосины, которые мадам предназначила для аббата; и, добавив короткий плащ, шпагу и шляпу с перьями, а также маску (копии всего того, что было предоставлено аббату), он стал, должен признаться, иметь весьма поразительное сходство с обычным Мефистофелем со сцены. Одеваясь, он давал мне указания относительно того, что я должен сделать в отношении мадам и аббата, смысл и последствия которых покажет продолжение. Затем он спустился в салоны, оставив меня одного.

Пережитое мной волнение, столь необычное для моего образа жизни, подействовало как мощный стимул на мой мозг и нервы; и теперь я чувствовал себя как человек под воздействием сильных опьяняющих веществ, собравший всю свою энергию, чтобы совершить или отважиться на любые действия, к которым могут привести обстоятельства, но без притупление умственных способностей, которое обычно придает алкоголь. Мое восприятие было странно острым, но я не позволял себе размышлять. Я ясно видел, в какие опасные осложнения сам себя втянул, но я утешал себя мыслью, что верно служу своему хозяину и что несколько коротких часов сделают Лизетт и меня вне досягаемости для опасности.

Моим первым приказом было находиться как можно ближе к мадам, чтобы она могла использовать меня в качестве носителя любого сообщения, которое она пожелает отправить. С этой целью я спустился в салоны и смешался с гуляками. Все было настолько блестящим и привлекательным, насколько это могли сделать неограниченные расходы и безупречный вкус. Бомонд Франции был там, наслаждаясь, как может только бомонд Франции. Самая голубая кровь старого режима развлекалась с самозабвением, которого можно достичь только в маскараде. Ходили слухи, что сам император почтит праздник своим присутствием; и, действительно, из того, что я знаю о слабостях королевских особ – ибо я сопровождал маркиза при всех дворах Европы – он, возможно, в тот самый момент был на полу, веселый, как самый безумный из них всех.

Я протолкался сквозь ослепительную и постоянно меняющуюся толпу рыцарей, флиртующих с пастушками, и греческих богинь, томящихся с черномазыми, и заметил маркизу, одетую как одалиска, в салоне-оранжерее, рядом с будуаром, где я и ожидал ее найти. Она казалась озабоченной, пока ее глаза не остановились на мне, и тогда она мгновенно поманила меня к себе.

– Филипп, – сказала она, – немедленно иди и найди маркиза и скажи ему, что я должна сказать ему нечто важное, если он согласится встретиться со мной в будуаре. После того, как вы проводите его туда, идите в голубую комнату на третьем и скажите, что мадам маркиза желает видеть месье Круа-Блана, костюмера, на несколько минут в северном коридоре.

Я поклонился и поспешил найти маркиза по предварительной договоренности в самом дальнем конце пяти салонов и ознакомил его с посланием мадам. Он проводил меня в северный коридор, где по его просьбе я перочинным ножом оторвал от его платья маленькие белые ленточки с крестиками и, оставив его, проследовал в комнату аббата.

Я постучал в дверь, и мне ответили изнутри измененным голосом, спрашивая, чего я хочу, но дверь не открыли, из чего я заключил, что аббат еще не закончил свой туалет.

– Госпожа маркиза, – сказал я, – желает немедленно видеть господина Круа-Блана в своем будуаре.

– В ее будуаре, вы сказали? – спросил голос.

– Да, месье, – ответил я. – Мадам просила передать, что непредвиденное обстоятельство требует немедленного присутствия месье Круа-Блана в ее будуаре.

– Передайте мадам, что я спешу выполнить ее приказ, – ответил голос. – Путь мне известен, я не стану утруждать вас проводить меня туда.

Я был совершенно уверен в этом, но прекрасно понимал, что аббат не хотел появляться передо мной в точно таком же наряде как и маркиза, поскольку такой шаг мог вызвать у меня подозрения, поэтому я демонстративно удалился, чтобы дать ему возможность пройти в салоны без риска быть обнаруженным. Оказавшись там, ему нечего было бояться, кроме личной встречи с маркизом, которую он, конечно же, доверил мадам, чтобы она защитила его.

Теперь моя роль заключалась в том, чтобы рассчитать время своего возвращения к маркизе так, чтобы увести ее подальше от будуара до прихода аббата, но при этом не допустить, чтобы она увидела его, когда он будет спускаться по лестнице. Жест приветствия с его стороны разрушил бы все, если бы он случайно увидел ее, в то время как, с другой стороны, появление Мефистофеля на лестнице в равной степени раскрыл бы личность, которую теперь маркиз пытался скрыть. Соответственно, я задержался у подножия лестницы, пока не услышал шаги на верхнем этаже, а затем, быстро предсав перед мадам, сообщил ей, что маркиз приближается к будуару, и что месье Круа-Блан ждет в северном коридоре.

– Размышляя о моем поведении в ту ночь, – прервал рассказ баскский пастух, обращаясь ко мне, – даже через столько времени я чувствую глубокий стыд за свое двуличие, каким бы благим намерением оно ни было оправдано. Я был увлечен чувствами и интересами момента, и поистине, горько я заплатил за это!

Он продолжил повествование:

Целью мадам было не встретиться с маркизом, а заманить его в свой будуар и подождать там. Поэтому она избегала ближайших салонов и перешла в оранжереи. Вскоре я последовал за ней, получив от маркиза указание занять свою позицию за вазой и подать ему условленный знак, когда влияние лекарственного платья должно было привести аббата в беспомощное состояние.

Ночь была теплой, и одно из окон будуара было оставлено с приоткрытой створкой, через которую, с того места, где я находился, был виден интерьер. Через несколько мгновений дверь из гостиной открылась, и вошел Мефистофель, которого по росту, фигуре, осанке и одежде я не смог бы отличить от маркиза, если бы не знал, что это аббат, настолько хорошо искусство помогло природе создать сходство.

Он постоял, словно в раздумье, минуту или две, а затем начал беспокойно расхаживать по комнате. Часы в будуаре пробили одиннадцать. Аббат остановился, повернулся, выглядя нерешительным и, наконец, нетерпеливым жестом растянулся во весь рост на диване, подперев щеку рукой. Я пристально наблюдал за ним. Часы тикали пять минут, десять, но фигура так и не изменила своего положения. По чертам лица под маской ничего нельзя было понять, но положение конечностей указывало на полный покой. Казалось, что платье, очевидно, делало свое дело, единственный вопрос заключался в том, наступил ли момент сообщить об этом маркизу. Еще через пять минут наблюдения я решил выяснить состояние аббата, и соответственно кашлянул и издал шуршащий звук там, где я был. Фигура не двигалась. Осмелев, я подошел к открытому окну и позвал тихим, отчетливым голосом: