Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

Они думают только о еде. Твои словесные игры отвлекли их всего на пять минут.

«Хорошо. Тогда встаем и… идем в столовую.

Хоп! Мне очень жаль, но на этот раз графин с лимонадом опрокидываю я. Идите, я сама все уберу. Спасибо, Сюзетт, вы были неподражаемы. Итак, сегодня мы работали над эмоциями. И нам удалось ухватить одну из них: отвращение.

Это пришло само собой, замечательно. Не забывайте свои тетради и ручки.

Отвращение.

Вам уже лучше, вы уверены?

Прошу вас, не называйте меня „мадам“. Мы увидимся с вами во вторник, если пожелаете. Вторник и четверг, в десять часов, в этом же зале. Я буду ждать вас здесь. До свидания. До свидания».

Бланш ловит взглядом свое отражение в настенном зеркале: вид изможденный. Словно она только что вернулась с соревнований по триатлону.

* * *

Следует признать, что она не совсем ясно излагала свои мысли по телефону:

«Сорок три пиццы с не слишком мягким тестом, и в то же время не слишком жестким. С помидорами, сладким перцем и чоризо[2]. Все это хорошенько поперчить. Но чтобы было не слишком остро. Сладкий перец нарезать тонкими ломтиками, и главное – снять с него кожицу. Так он лучше переваривается. Вы должны быть здесь ровно в половине восьмого. Опаздывать ни в коем случае нельзя».

Голос девушки колебался между небрежной уверенностью и началом безумной паники. Смутившись, он чуть не повесил трубку.

«Пицца должна быть теплой, я рассчитываю на вас, не знаю, как вы это сделаете, но, думаю, это выполнимо, правда?»

Он промолчал. На короткое мгновение она, казалось, испытала облегчение.

«Мне нужно подумать о дополнительном блюде, – продолжила она своим учительским тоном, – я пока не решила: быть может, рис с морепродуктами, хотя нет, это будет слишком, рис и пицца, лучше подойдет суп. До или после, или же какой-нибудь салат. Это должно всем понравиться, правда?»

Он не ответил, она снова заговорила:

«Значит, сорок три пиццы, это будет основное блюдо. В девятнадцать часов ровно, лучше прибыть раньше, чем опоздать. В четверг вечером на ресепшен. Спросите Бланку».

Она нервно засмеялась, затем сглотнула. Невыносимо.

«Я рассчитываю на вас».

После этого – мертвая тишина на другом конце провода. Он слышал, как она нырнула под воду. Через десять секунд он решил, что потерял ее. Утонула. «Я рассчитываю на вас». Вновь раздавшееся в трубке дыхание сродни крику о помощи, решать ему, захочет он его услышать или нет. Понять, что некая Бланка, голос которой хрипит, взмывая вверх под воздействием стресса, собирается идти ва-банк. Она действительно нуждается в помощи. Ей необходимо, чтобы задуманная операция удалась, и успех ее зависит от сорока трех круглых, похожих на солнце, пикантных, теплых и хрустящих пицц, которые должны стать незабываемыми. Он отвечает, что заказ принят.

«Как вы сказали? Бланка? Пфф, даже не знаю».

За приемной стойкой цвета незрелого миндаля вздыхает девушка с длиннющими лакированными ногтями. На полках громоздятся стопки журналов: «Пари матч» и «Мадам Фигаро». В холле слышатся гитарные аккорды и дробные удары кастаньет, распространяемые репродукторами из-под потолка, вскоре к ним присоединяется мужской голос, исполняющий песню в стиле фламенко. Девушка отодвигает пальцем куклу Барби в кружевном наряде, еще раз сверяется с расписанием на неделю, ведя по списку ярко-красным ногтем.

«Так, пицца, пицца… Думаю, это может быть только она. Идите по главному коридору, после постера с Пикассо свернете налево, в сторону столовой. Там спросите Бланш».

С облегчением вынырнув из облака удушливого аромата духов, он торопливо шагает по коридору. Время поджимает: пицца, сложенная в четырех грилях грузовика, может пересушиться.

Шелковистые светлые волосы, белокожее тело под открытым платьем на бретельках. И длинные кисти рук, соединившиеся в едином жесте: она подносит ко рту нечто похожее на стручковый перец из его родных мест, между Луоссоа и Эспелетом, в стране Басков, блестящий, словно смазанный оливковым маслом, горький на языке, взрывающийся огнем в горле. Зубы девушки впиваются в кожицу двух зеленых стручков, упругих и нежных, как края вульвы. Чувствуя боль от внезапной эрекции, он спрашивает:

«Бланка?»

* * *

«Продолжайте, очень хорошо… Продолжайте вальсировать, Стан. Так, раз-два-три, раз-два-три… Я говорю так, потому что вижу это в ваших глазах. Верно, они закрыты, но под вашими веками все танцует. И ваша улыбка – прекрасное тому подтверждение. У вас очень красивая улыбка, Станислас. Упс, простите, я не собиралась вгонять вас в краску».

Легким шагом Бланш подходит к проигрывателю, стоящему на передвижном столике в другом конце комнаты, убавляет громкость, возвращается к Станисласу, по-прежнему сидящему, но отбивающему такт ногами.

«Вы открыли глаза! Танец заканчивается, и это по моей вине. К нам присоединились остальные, вот они, присаживайтесь. Здравствуйте, прошу вас сюда. И скажите мне сразу: часто ли вы ходили на танцы? Это наша сегодняшняя тема. Да, с эмоциями мы пока закончим, Сюзетт, на этот раз сменим курс. Поскольку в субботу мы празднуем четырнадцатое июля[3]. И этим утром я хотела бы послушать воспоминания о ваших балах, танцах. Неважно каких, любых, а не только проходивших четырнадцатого июля. Как вам такое предложение?»

Не обращая внимания на впавшие в ступор девять фигур, прижавшихся друг к другу, Бланш берет за руку Станисласа и увлекает за собой. Мужчина начинает скованно двигаться, и они вдвоем несколько секунд кружатся в танце, после чего она спрашивает:

«Кто-нибудь из вас ходил слушать, как Стан, некий популярный оркестр в подвальчике кафе „Купол“ на Монпарнасе? На левом берегу, – прекрасно, Габриэль – был один танцевальный зал с великолепным паркетом, по которому было легко скользить. Станислас, я уверена, что когда-то вы хорошо танцевали. Лучше, чем сейчас».

Бланш отпускает своего кавалера, который уже запыхался, показывает ему на пустой стул, приглашает присесть остальных. Пластинка из прошлого века продолжает играть, и пальцы, деформированные артрозом, постукивают по краю стола, более или менее попадая в такт. Бланш обращает внимание, что сегодня утром они приоделись: рубашки в клеточку, цветастые блузки, а Виктор с Габриэлем даже повязали галстуки, несмотря на летнюю жару. Не дожидаясь приглашения, они начинают рассказывать свои истории, гораздо быстрее, чем в прошлый раз.

«Значит, вам было десять лет на танцах в День Святого Жана, и народные гулянья длились три дня? А где? Вы уже не помните, Жанна, это было в Бютт-Шомон, а быть может, в Сен-Мор… Не дергайте свои волосы, ничего страшного, название придет позже».