Русскоговорящий - Денис Гуцко

По строю гудели разговорчики.

Что такое, не знаешь?

Смотри, разбе́гались. Война, что ли?

— Ха, дурак пошутил! Надо же… А мне говорили, дураки не шутят.

— Какие шутки, я серьёзно!

— Ну значит, правильно говорили.

По асфальтовой дорожке пробежал свет, сверху, со стороны боксов, катился нервный, с перегазовкой, рёв двигателей.

— А жрать когда?!

— Приказано быть сытыми.

Замполит шагал вдоль строя и командовал:

— Султангириев в расположение… Акопян в расположение… Атарбеков… Литбарский, а ты что здесь делаешь?!

— Сказали, Литбарский, тревога. Я пришёл. Что мне, трудно?

Митя постарался встать так, чтобы скрыться за впереди стоящим. Замполит ненавидел Митю.

Капитан Рюмин попал к ним из Афганистана, после госпиталя. В Афгане его контузило, и теперь у капитана Рюмина тик: он мелко-мелко трясёт головой, будто кивает. Желая скрыть ото всех, что это тик, он делает вид, будто кивает для того, чтобы поправить фуражку. И фуражка ходит по его голове как живая: до бровей, на затылок и обратно. Каждый раз, когда он, расхаживая туда-сюда перед шеренгами, рассказывает, что бывает с теми, кто убегает из караула, прихватив автомат, или с теми, кто отказывается выполнять команды старшего — все поневоле наблюдают за живой фуражкой. Упадёт или нет? Ещё ни разу не падала. Рюмин виртуозен как эквилибрист. Прозвище у него — Трясогузка.

Капитан Рюмин не любит нерусских. Таджики-киргизы-казахи, грузины-армяне-азербайджанцы, не дай боже эстонцы-латвийцы-литовцы, — о всех нацменах имеет он своё, вместившееся в три-четыре слова и кривую усмешку, суждение. Того, кого он не любит, замполит время от времени ставит по стойке «смирно» и, гуляя вокруг него как вокруг приглянувшейся статуи в музее искусств, с размаху тычет двумя пальцами в рёбра.

— А почему (тык) у Вас, товарищ солдат, ремень (тык) на яйцах? А почему у Вас (тык) каблуки (тык) на сапогах не чищены? Я вас, расп….в (тык), заставлю Родине служить!

Но это — всего лишь нелюбовь. Ну не-любит он не-русских. Сердцу ведь не прикажешь. Митю же он ненавидит.

Случилось это, когда Митя, пробегая мимо новенького, вчера лишь прибывшего замполита, на бегу отдал ему честь. То есть — не перешёл на строевой шаг, не вывихнул подбородок вверх и в сторону.

— Стой! Как твоя фамилия, курсант?

Всё обошлось бы, наверное, на первый раз. Пожурил бы немного и отпустил. Но на вопрос «как твоя фамилия?» Митя ответил с обычным своим — вах! — грузинским акцентом:

— Вакула.

Капитан вздрогнул, посмотрел в Митино лицо.

— Как? Вакулян?

— Никак нет. Вакула.

Он маршировал по периметру раскалённого как противень плаца, отдавая честь фонарным столбам, а капитан Рюмин, утирая пот под пластмассовым козырьком, кричал:

— Куда?! Куда локоть выносишь, куда?!

И слышалось в его голосе:

— Иуда! Иуда!

А потом он застал Митю беседующим на нерусском языке с Паатой Бурчуладзе из первой роты…

И вот замполит шёл вдоль строя и отрывисто отсылал в расположение всех казахов-литовцев-армян. Митя постарался спрятаться за впереди стоящим. В тот самый момент, когда прыгающая фуражка уже наплывала на него из-за панам цвета хаки, на крыльцо вывалился дежурный по части и заорал так, будто надо было докричаться через широкую шумную реку:

— Второй взвод! В ружпарк бегом мааарш!

И через десять секунд курсант Вакула уже выдёргивал из пирамиды свой АК, чрезвычайно довольный тем, что ускользнул от Трясогузки и теперь отправляется вместе с остальными неизвестно куда неизвестно зачем. (Вот бы ещё покормили).

— Первое отделение — борт 341. Второе отделение — борт 202. Третье отделение…

От второго взвода после поведённого отсева сталось четырнадцать человек. Пятеро из них оказались в командирском 202-м.

Так и началось.

БТРы мчались на предельной скорости. Уносили всё дальше и дальше от масла и минтая, от гиблого, но прикипевшего как пороховой нагар Вазиани.

…Из сонного анабиоза их вырывает рёв двигателя. Жирные клубы дыма текут по апельсиновому солнцу. Совсем рассвело. Ветер стих. Со стороны города мчится КамАЗ. Коротенький, без кузова, он похож на железного головастика. Поравнявшись с БТРом, КамАЗ сбавляет скорость, водитель высовывается по пояс и кричит дребезжащим от злости голосом:

— Куда едешь?! Двоих вчера поджгли, и вас поджгём!

Лицо у него совсем безумное. В голосе столько жуткой страсти, что крик его действует как нашатырь. Грузовик уносится, удаляется — и в наступающей тишине бойцы начинают ёрзать, подбирать слова. Дембель с постоянки выглядит только что убитым. Сигарета в его дембельских губах поникла, сам он вот-вот рухнет с брони на дорогу.

Хлебников задумчиво смотрит вслед крошечному уже КамАЗу.

И вот, наконец:

— Товарищ майор, а куда нас везут?

Это Тэндентник. Проще — Тен. Не выдержал. Тен из Сибири. В их отделении он, как ни странно, самый темпераментный. Горячий сибирский парень, — шутят про него. Легко воспламеняющаяся кровь, драчун и хохмач. (Говорит, в своей деревне он один такой. Говорит, потому такой, что папа — заезжий геолог их Сочи. Из Сочи — вот и темперамент.)

Хлебников отзывается неожиданно мягко, по-домашнему. Будто на плечах не погоны, а махровый халат, а на ногах тёплые тапочки.

— В Баку, ребятки, едем, — и немного смущаясь, будто приходится говорить что-то неприличное — Волнения там…вот и…едем.

Водитель оживает, принимается беспорядочно и несколько напоказ материться.

— …! …!

Ныряет в люк, и вопли его на некоторое время делаются далёкими, приглушенными. С грохотом выбрасывает на броню канистру, вылезает сам, хватает канистру.

— Залью-ка воду в охлаждение. Суки! (Мать-мать-мать).

Он открывает двигательный отсек. От двигателей, спустя пару часов после остановки, всё ещё парит. Щуря глаз, ужаленный сигаретным дымом, он откручивает крышки на радиаторах. Наклоняет звонко булькающую канистру, не забыв при этом затянуться… Жидкость, упав на раскалённый металл, агрессивно шипит, глаза и горло режет едкая волна.

— Что…за…

И в это же большое, распухшее мгновение, умещается столбик пепла с красной точкой огонька, пролетающий мимо падающей на радиатор струи.

Водитель резко выравнивает канистру и садится. Он дрожит. Неотрывно глядя вниз, в двигательный отсек, откуда поднимается сизое бензинное облачко, бледнеет так, что это заметно даже сидящим далеко от него. Собирается сказать что-то, вдруг выдёргивает изо рта погасший «бычок» и отшвыривает его далеко за кусты.