Старая девочка - Владимир Шаров

Уже через полгода после переезда в Грозный Вера была в курсе всех местных проблем и отношений. Знала, кто из какого тейпа может быть Эсамову достойной парой, находила самых красивых невест, придумывала, где и как их познакомить. У нее было трое детей, но все дочери, он же как бы готов был сделаться ее старшим сыном, и она с увлечением устраивала его судьбу. Я уже говорил, что он был послушен, и всё же в последний момент ускользал; но она, едва они в субботу оставались одни, снова приступала к нему, требовала, чтобы он ответил ей, прямо, честно ответил, чем не подходит та или эта, чего он ждет, почему не женится, не родит детей.

Его тогда было очень жалко, в то же время удержаться, не смотреть на всю сцену без смеха было трудно. Он так неуклюже, беспомощно оправдывался, так юлил, что и она скоро начинала хохотать, сама сводила всё к шутке. Конечно, это были странные разговоры и странные ссоры, потому что оба прекрасно знали ответ, оба знали, что он никогда не решится сказать, что любит ее, потому ни на ком и не женится. Она заводила этот разговор, твердо зная, что он не проговорится, ей нравилось смотреть, как он несет чушь, как неумело защищается, вообще на то, какой он смешной. Впрочем, всё это редко продолжалось долго: на углях поспевало мясо, возвращались с прогулки остальные, а главное – ей самой делалось стыдно.

Отпуска они с Бергом проводили в Москве, теперь, после переезда родителей в Ярославль, останавливаясь у ее родственников. Эти две или три недели, насколько удавалось из Грозного вырваться, она тратила на то, чтобы повидаться, встретиться со всеми, кого с детства знала и любила. Это была огромная корзина, когда-то совсем огромная, но она прохудилась. Кто умирал, кто уезжал или исчезал, и все-таки живых было больше, и она с утра до позднего вечера принимала у себя, ходила в гости, снова завязывая эти бесчисленные узлы. Латать прорехи пока удавалось, и, возвращаясь обратно в Грозный, она оставляла в Москве почти целой сеть, где все крепко держались друг за друга и можно было ничего не бояться.

На курсах при Комиссариате народного просвещения, которые она окончила семнадцать лет назад, с ней училась ее еще гимназическая подруга – Тася, хорошенькая веселая толстушка. В предпоследний свой приезд в Москву Вера застала ее грустной, поникшей, совсем не похожей на ту, какой знала. Тася тринадцатый год учительствовала на Урале, вблизи от тех мест, где когда-то работала и Вера. Но Вере удалось вырваться, вернуться обратно, а Тася так там и застряла, лишь на летние каникулы, и то не каждый год, приезжала в Москву. Вера давно уговаривала ее бросить Урал, даже бралась помочь, но у Таси в Москве родных не было никого, ни кола ни двора, и она не решалась. То, что они тогда, три года назад, встретились, было чистой случайностью, они не списывались, не договаривались, вообще ничего друг про друга не знали, и, столкнувшись на улице, целый день и всю ночь проговорили, проплакали друг дружке в жилетку. Назавтра Вера должна была уезжать, и вот после ночи бесконечных слез, воспоминаний и признаний в любви ей вдруг пришло в голову, что Тасю надо брать с собой в Грозный. Учителей в Чечне не хватает страшно, то есть с работой проблем не будет, а жить она пока может у них – Иосиф против точно не будет.

Она сразу это придумала, сразу обрадовалась и тут же поняла, что привезет Эсамову жену. Она еще долго рассказывала Тасе о Грозном, о том, как они там живут, про весь их кружок, про субботние вылазки в горы и, конечно, про Эсамова. Рассказывала, а сама думала, что, как бы Эсамов ее ни любил, она, Вера, никогда его не будет и, чтобы он это понял, смирился, она привезет ему из Москвы жену – милую, красивую и совсем не дурочку. Вера не сомневалась, что после тринадцати лет жизни в какой-то чертовой деревне на Южном Урале Тася будет ему хорошей женой, всё, что надо, простит, отпустит и детей родит столько, сколько он захочет. Почему-то Вера была уверена, что этот брак устроится легко, как бы сам собой: из ее рук Эсамов примет Тасю без возражений и будет ей добрым, справедливым мужем, обижать уж не станет наверняка.

Похоже, Вера, рассказывая тогда про их грозненскoе житье, как-то проговорилась, потому что Тася еще в Москве поняла, что Эсамов безнадежно влюблен в Веру, что так будет всегда, здесь ни ей, ни кому другому ничего не изменить. И когда Вера предложила ехать в Грозный вместе, тоже сразу поняла, для чего ее зовут, и сразу со всем согласилась, решила про себя, что никогда никого – ни Веру, ни Эсамова – не попрекнет. Наоборот, будет довольна тем, что Эсамов сам захочет ей дать. Так она потом и жила, ничего не меняя и ни в чем не раскаиваясь.

В Грозном всё сложилось, как рассчитывала Вера. Она ввела Тасю в их кружок и, лишь только к ней привыкли, стали считать за свою – на это ушло меньше двух месяцев, – выдала замуж за Эсамова. В октябре была сыграна пышная горская свадьба, на которой гулял чуть не весь эсамовский клан и множество гостей из кланов, ему дружественных, просто из местного начальства, а дальше один за другим родились двое детей, как и мечтает любой горец, – оба мальчики. Они хорошо жили, действительно хорошо, и то, что Эсамов по-прежнему любил Веру, ее Веру, тут ничего не меняло. Они оба ее любили, и Эсамов, и Тася, говорили о ней, вспоминали, он – про то, как впервые увидел Веру в Грозном, про все их еженедельные шашлыки и прогулки по горам, она – ту Веру, какой знала ее в Москве.

Теперь, перед окончательным отъездом из Грозного, Вера поехала с Эсамовым в горы для того, чтобы с ним, со всем, что здесь с ней было, попрощаться, и для того, чтобы продвинуться в работе, которую делала давно и успешно, но которая с зимы неизвестно почему застопорилась.

После спокойной, уравновешенной жизни, какой она жила в доме родителей, жизни разумной, но малорадостной, она встретила революцию восторженно. Для нее революция была прекрасной сказкой, гадким утенком, золушкой, которая вдруг становится королевой. В Вере с детства было умение не путать сиюминутное и вечное: голод, холод, бедствия, которые были вокруг, – их становилось только больше и больше, – с тем главным, что делалось и что должно было длиться века. Эта ее способность поражала еще учителей в гимназии, затем мужчин, которые ее любили, и всегда ими отмечалась. Возможно, причина в том, что ей было плохо в их комфортном упорядоченном доме, мало любви, мало страданий, мало ссор и тех неизбежных, восторженных примирений, которые должны были за ними следовать. И ничего из этого благополучия ей не было жалко ни в себе, ни снаружи.

Но дело не только в этом: она вообще была дальнозоркой, вообще далеко видела; то же, что было рядом, сливалось для нее в какое-то мельтешение. Так и восторг перед революцией никогда не заслонял того, что в революции, в самом ее нутре как можно скорее должно было отмереть. Революция была построена на контрасте, старое отвергалось всё и разом, Вера же понимала, что это молодость, а чтобы войти в настоящую силу, они должны опамятоваться, вернуться и вписать революцию в историю России. Вписать так, чтобы ни у кого не было сомнений, что именно революция – истинный наследник прошлого, именно она – помазанник Божий, а не какой-то там самозванец.

Всё это она со своей обычной восторженностью еще в двадцать втором году доказывала Сталину, с которым познакомилась благодаря подруге и целую осень и зиму виделась каждую неделю. Потом, уже в Грозном, Вера решила написать цикл совсем новых советских сказок, героями которых должны были стать знаменитые вожди партии – и нынешние, и уже ушедшие из жизни, – но, конечно, лишь те, кто не был самой партией осужден, выброшен на свалку истории. У нее были грандиозные замыслы, по-настоящему грандиозные – Берг над этим много иронизировал, – но в своем роде последовательные, разумные, он это тоже признавал.