Старая девочка - Владимир Шаров

На рассвете Авдотья вернулась домой и этой росой стала смачивать раны Емельяна, боль отпустила, ему полегчало, спокойный, просветленный, он лежал на подушках, и она, хотя сердце разрывалось от слез, от предчувствия непоправимого, тоже была радостна и светла. Солнце поднялось уже высоко, когда он умер – тихо, будто заснул.

По обычаю, она разрезала на Емельяне одежды и, обмыв его больше своими слезами, чем водой, одела в новые, они остались от ее отца. В тот же день, так в их деревне было заведено, его должны были положить в землю. Перед тем, как везти Емелю в церковь отпевать, она еще раз всего его отерла живой водой, но он не задышал. После панихиды, уже на погосте, она сама долго рыла могилу, наконец закончила и, чтобы попрощаться с возлюбленным, открыла крышку гроба. Прижалась устами к устам, и тут от ее поцелуя он вдруг очнулся, слабо-слабо застонал. Сначала Авдотья не поверила своему счастью, вскрикнула, отпрянула, лишь когда поняла, что ей не мерещится, принялась обнимать Емельяна, целовать, да так крепко, что едва снова не отправила на тот свет.

В том же гробу она повезла Емелю домой и, пока они ехали, думала, что, раз Господь сотворил чудо, вернул ей суженого, всё у них теперь будет хорошо. И дети пойдут, и хозяйство, и жить они будут долго и счастливо. Думала она это, мечтала, совсем запамятовав, что в их краях есть такое поверье: если какой священник отпоет живого, чтобы замолить его грех, отпетого следует порешить, иначе года не пройдет – по окрестным селам погибнут двенадцать попов. Она совсем не помнила об этом, но на второй день, когда Емеля остался в избе один, лежал, дремал, и вправду явился их священник с длинным-длинным ножом. Прокрался в горницу, замахнулся, но Емеля, хоть и был еще слаб, перехватил его руку и после долгой борьбы попа собственным его ножом заколол.

Попы и дальше пытались его убить. На тропах, по которым он ходил, они рыли глубокие ямы, утыкая дно остро заточенными колышками, устраивали разнообразные засады, ставили капканы. Однажды трое попов сговорились с местным помещиком, у которого была свора сибирских волкодавов, два дня они их не кормили, а потом, когда Емеля поутру вышел из избы до ветру, натравили на него псов. Он тогда все-таки ушел, и, сделав круг по мелкому березняку, вывел собак прямо к церковной паперти, где псы тех трех попов разорвали на части. Они были последние из двенадцати, больше жизни его никто не искал, но Емельян уже так ненавидел их братию, что все они сделались для него будто кровники.

Сказка о Емельяне Ярославском была как бы пробой пера, главную ставку Вера делала на другую – о Ленине. Если бы, как она надеялась, до переезда в Саратов здесь, в Грозном, удалось бы ее закончить, Вера уже обе могла послать в Кремль, ставить вопрос о продолжении работы. Ясно было, что написание этих былин – дело не одного человека.

Название былины о Ленине – “Свое взял, а не чужое похитил”; она была начата давно, но доделать работу по разным причинам не удавалось. Сюжет был прост. В свое время Веру поразили поморские предания о Петре I – староверы, считая его антихристом, говорили, что, когда царица Наталья родила Алексею Михайловичу дочь, родные вместе с боярином Матвеевым подменили ребенка, вместо девочки положили в колыбель немчонка – Лефортова сына. Примерно так же было и в Верином сказании.

Жена Александра III Мария Федоровна вывезла из Германии, откуда была родом, свою любимую фрейлину и молочную сестру, некую Гретхен – настоящую ехидну. Они с Гретхен были похожи, но та и поумнее и покрасивее. Будущая императрица восхищалась тем, как она пела, как танцевала, как была грациозна и остроумна, а главное – как понимала людей, их тайные помыслы и намеренья.

Друзья не однажды предостерегали Марию Федоровну насчет Гретхен, но она слышать ничего не хотела. Не послушалась она и матери, которая буквально молила ее не брать Гретхен в Россию: отвечала, что в Петербурге, где на первых порах будет одинока, по незнанию не раз попадет впросак, наделает множество ошибок, а ведь каждая из них может скомпрометировать ее в глазах мужа, без верной и преданной подруги пропадет. Матери на это возразить было нечего. Как же Мария Федоровна была не права! Через три месяца после того, как она приехала в Петербург, Александр III сделал Гретхен не любовницей даже – настоящей женой, о законной же супруге думать забыл.

* * *

Конечно, в ленинской истории Вера пыталась разыграть свои отношения с Эсамовым и Тасей. Всё глубже увязая в этом, она, будто во сне, не понимала, путалась, кто из них кто и кто перед кем виноват, кто кого предал. Путалась потому, что был еще и четвертый – Берг, перед которым она не могла, не хотела быть неправой даже в мыслях. Но когда она забывала о Берге, когда ей удавалось о нем забыть, тут и начиналось это совершенно невозможное соперничество, потому что они с Тасей так быстро менялись ролями, так быстро менялись правотой: то она уводила у Таси законного мужа, то Тася уводила у нее Эсамова… Но и с соперничеством было непросто, потому что благодеяние, которое она сделала Тасе, привезя ее с собой в Грозный, выдав замуж, оно тоже было между ними, и, хоть никто ни о чем подобном не заговаривал, обе помнили об этом прекрасно.

С детства они с Тасей были ближайшими подругами, но теперь, пока Вера еще не успела навсегда уехать из Грозного, им было необходимо между собой разобраться; прежние ровные, спокойные отношения стали для обеих невыносимы, именно они всё губили, делали ложным и в ее жизни, и в жизни Таси. И вот в этом своем втором сказании она была законной владетельницей Эсамова, тот искренне ее любил, любил ее и ее хотел, а Тася у нее Эсамова увела. Сама стала от него рожать, и всё мальчиков, которых именно Вера должна была ему дать. Она же, Вера, рожала одних дочек.

Из-за ревности к Тасе Вера, всегда их страстно любя, теперь временами на своих девочек смотреть не могла, как когда-то саму Веру не хотела видеть мать, родившая ее в муках, крови и в боязни собственной смерти. Мать, мечтая о сыне, несмотря на запрет врачей, второй раз забеременела, но опять родилась девочка; и вот в Грозном, стоило им встретиться с Тасей, ей представлялось, что тогда мать, едва ее увидев, закляла, сказала: как я хотела сына, а родила дочь – тебя, так и ты до конца будешь рожать одних дочерей.

Тася притворилась ее подругой, верной, преданной, как только один человек может быть предан другому, а потом увела у нее Эсамова, который ее, Веру, любил, и она ненавидела Тасю, готова была призывать на ее голову казни, одна страшнее другой, и тут же всё менялось: их по-прежнему было трое – она, Тася и Эсамов, но теперь уже она уводила Эсамова у Таси.

Вера и в самом деле из ничего слепила этот брак, свела их и поженила, но любил-то он ее, и в постели, она знала это точно, когда спал с Тасей, воображал, что спит с ней, Верой. И она понимала, что Тасе это известно. Пускай Тася рожала ему сыновей, отдавалась Эсамову вся, до последней своей косточки, всё равно он любил Веру, думал только о Вере. Но и это было не хорошо. Получалось, что вина на Вере, что она не только не помогла Тасе, вообще никому не помогла, наоборот, сделала всех: и Эсамова, и Тасю, и себя – несчастными. А ведь, когда ехала в Грозный, верила: всё образуется, стерпится-слюбится, что же, что Эсамов раньше любил другую? Теперь он к ней, Тасе, привыкнет, притрется, постепенно жизнь войдет в колею.