Короткие интервью с подонками - Дэвид Фостер Уоллес

В бассейне под вышкой, который совершенно сам по себе, свободен от судорожного балета голов и рук, качаются линии пластиковых сосисок. Он синий как энергия, маленький, глубокий и идеально квадратный, окаймлен плавательными дорожками, К ФЕ, горячим голым бортиком и выгнутой вечерней тенью от вышки и доски. Он тих и спокоен, и исцеляется, разглаживается между падениями.

В них есть ритм. Как у дыхания. Как у машины. Очередь к доске изгибается вдаль от лестницы, ведущей на вышку. Очередь движется по своей кривой, выпрямляется у подножия. Один за другим люди подходят к лестнице и поднимаются. Один за другим, как удары сердца, достигают языка доски на вершине. А там замирают, на одну и ту же крошечную паузу, равную удару сердца. И ноги несут их к концу, где все, одинаково притопнув, подпрыгивают, вытянув и согнув руки, словно описывая что-то округлое, совершенное; тяжело приземляются на край доски, чтобы та подбросила их вверх и вперед.

Швыряющая машина, линии заторможенных движений в сладком хлористом тумане. Снизу ты видишь, как люди бьются о холодную синюю скатерть бассейна. Каждое падение плюмажем взметает белизну, которая опадает на себя, разбегается и шипит. Потом посреди белизны появляется чистая синева и ширится, как пудинг, обновляя поверхность. Бассейн исцеляет сам себя. Три раза, пока ты идешь к вышке.

Ты в очереди. Оглядись. Стой со скучающим видом. В очереди почти не говорят. Все в себе. Большинство смотрят на лестницу, со скучающим видом. Почти все скрестили руки, озябнув от усиливающегося вечернего ветерка, который сушит созвездия чисто-синих хлорных капель, покрывающих спины и плечи. Кажется невозможным, что всем может быть настолько скучно. Позади тебя край тени от вышки, черный язык от образа доски. Система теней огромная, длинная, перекошенная, сходится с основанием вышки под острым вечерним углом.

Почти все в очереди к доске смотрят на лестницу. Мальчики постарше смотрят на попы девочек постарше, когда те поднимаются выше. Попы в мягкой тонкой ткани, натянутом упругом нейлоне. Хорошие попы двигаются вверх по лестнице как маятники в жидкости, передавая нежный код, который не взломать. При виде ног девочек ты думаешь о ланях. Стой со скучающим видом.

Гляди мимо. Гляди через бассейн. Все отлично видно. Твоя мама в шезлонге, читает, щурится, подняв лицо к солнцу, чтобы загорели щеки. Она не смотрела, где ты. Попивает что-то сладкое из блестящей банки. Твой папа лежит на животе, живот у него большой, спина напоминает горб кита, плечи кудрявятся звериными спиральками, кожа промаслена и пропитана красно-коричневым от слишком сильного загара. Твое полотенце свисает с шезлонга, и его уголок качается – мама задела, отгоняя пчелу, которой нравится банка. Пчела тут же вернулась и как будто неподвижно висит над банкой сладким пятнышком. Твое полотенце – большая морда медведя Йоги.

В какой-то момент очередь позади тебя стала больше, чем впереди. И вот, наконец, перед тобой никого, не считая троих на тесной лестнице. Женщина на нижних ступеньках смотрит вверх, на ней обтягивающий черный нейлоновый купальник, закрытый. Она поднимается. Сверху трясет, потом долгое падение, потом плюмаж воды и бассейн вновь исцеляется. Теперь на лестнице двое. По правилам бассейна на лестнице не должно быть больше одного человека, но спасатель об этом никогда не кричит. Это он своим криком устанавливает настоящие правила.

Женщине перед тобой не стоит носить такой обтягивающий купальник. Ей столько же лет, сколько твоей маме, она такая же большая. Слишком большая и слишком белая. Она переполняет купальник. Бедра сзади сдавлены тканью и похожи на сыр. На ногах под белой кожей резкие загогулины холодных синих трещин-вен, как будто там, в ногах, что-то треснуло, болит. Как будто ногам, исписанным арабской вязью холодной разбитой синевы, больно оттого, что их так стискивает. От них ноги заболели у тебя.

Ступеньки очень тонкие. Неожиданно. Тонкие круглые железные ступеньки со скользкой и влажной тканью. От запаха влажного железа в тени ты чувствуешь во рту привкус металла. Каждая ступенька вдавливается в подошвы и мнет их. Глубоко, больно. Чувствуешь себя тяжелым. Как же тогда себя чувствует толстая женщина перед тобой? Перила по бокам лестницы тоже очень тонкие. Ты как будто не держишься. Остается надеяться, что женщина держится крепко. И, конечно, издалека казалось, что ступенек меньше. Ты же не дурак.

Пройдено полпути, над тобой стоит толстая женщина, на лестнице под ногами – крепкий лысый мускулистый мужчина. Доска высоко над головой, невидима отсюда. Но она дрожит и тяжело шлепает по воздуху, и, черт, ты видишь сквозь тонкие ступеньки падение человека, эти несколько метров, обрамленных лестницей, – колени у груди, чтобы упасть бомбочкой. В поле зрения – огромный восклицательный знак пены, рассеянные шлепки сменяются мощным шипением. Затем опять немой звук исцеления бассейна – и новая синева.

Еще тонкие ступеньки. Держись крепче. Радио здесь громкое, один из динамиков над бетонным входом в раздевалку – на уровне головы. Прохладный сырой дух из раздевалки. Схватись за железные прутья покрепче, развернись и посмотри вниз, увидишь, как под тобой покупают закуски и прохладительные напитки. Ты смотришь на них сверху: чистая белая шапочка продавца, рожки мороженого, дымящиеся латунные холодильники, акваланги с сиропами, змеи шланга с газировкой, выпуклые коробки с соленым попкорном, горячие на жаре. Теперь когда ты над ними, то видишь все.

Ветер. Чем выше, тем ветреней. Ветер слабый; в тени холодит твою влажную кожу. На лестнице в тени твоя кожа очень белая. Ветер еле слышно свистит в ушах. Еще четыре ступеньки до верхушки. От них больно ногам. Они тонкие и дают знать, сколько ты весишь. На лестнице у тебя настоящий вес. Земля хочет тебя вернуть.

Теперь ты смотришь поверх лестницы. Видишь доску. Там женщина. На ее лодыжках, сзади, два рубчика красных, болезненных на вид мозолей. Она стоит у начала доски, ее лодыжки у тебя перед глазами. Теперь ты над тенью вышки. Крепкий мужчина под тобой смотрит в обрамленное ступеньками пространство, где упадет женщина.

Она замирает на тот самый удар сердца. Все происходит так быстро. От этого тебе холодно. Вдруг она уже на конце доски – вверх, вниз, доска выгибается, словно не хочет, чтобы на ней стояли. Потом уходит вниз, хлопает и жестоко швыряет женщину вверх и вперед, ее руки описывают тот самый круг и она пропадает. Исчезает в один жуткий миг. Проходит время, прежде чем ты слышишь удар внизу.

Слушай. Тебе не нравится, как она пропадает во времени перед всплеском. Как камень в колодце. Но ты думаешь, что она так не думала. Она была в ритме, запрещающем думать. А теперь и ты стал его частью. Ритм кажется слепым. Как у муравьев. Как у машины.

Ты решаешь, что об этом надо подумать. Иногда нормально делать что-то страшное, не раздумывая, но не тогда, когда страшно как раз не думать. Не тогда, когда не думать – неправильно. В какой-то момент неправильности накопились грудой: притворная скука, вес, тонкие ступеньки, боль в ногах, нарезанное лестницей пространство, которое сливается только в исчезновении, занимающем время. Ветер на лестнице, которого никто не ожидает. Доска выступает из тени в свет, и ты не видишь дальше ее конца. Когда все оказывается иначе, надо подумать. Это должно быть обязательно.