Рождение греческого полиса - Эдуард Фролов

Но вернемся к интересующему нас сюжету — к определению полиса как гражданской общины прежде всего. Несколько позже такое понимание полиса стало нормою и получило теоретическое обоснование. Это случилось в позднеклассический период (IV в. до н. э.), когда мир греческих полисов стал клониться к упадку и наряду с обычной городской республикой все решительнее стали заявлять себя новые политические формы и единства—возродившиеся тирании, федеративные объединения и особенно территориальные державы с монархическим навершием, оттенявшие своим усложненным строением простые черты древних гражданских общин, создававшие таким образом необходимый фон и условия для выявления и определения существа традиционного полисного строя. Во всяком случае, не случайно, что именно тогда политической мыслью древних были предприняты наиболее результативные попытки в этом направлении. В особенности велик был вклад, сделанный Аристотелем, крупнейшим философом позднеклассической поры, чье творчество подвело итог более чем двухвековой работе греческой философской мысли. В Аристотеле полис нашел подлинного своего теоретика, который в «Политике» глубоко раскрыл историческую и социальную природу этой древней общественной организации.[2]

Для полисного грека, каким был Аристотель, одинаково естественным, «от природы», было как объединение мужчины и женщины в семью, так и соединение господина и раба в рамках одного домохозяйства. Дом, или семья (οικία) выступает у него элементарной общественной ячейкой. Объединение нескольких семей в селение (κώμη) является следующей ступенью, а объединение нескольких селений в город, или государство (πόλις), обладающее необходимой территорией и населением и способное к самодовлеющему существованию и процветанию, объявляется высшей, совершенной формой человеческого общества (κυριωτάτη, τέλειος κοινωνία) — постольку, конечно, поскольку жизнь объединенных в это государство людей опирается на соответствующие социально, т. е. на гражданство, ориентированные принципы добродетели (αρετή), справедливости (δικαιοσύνη) и права (δίκη) (Pol., I, 1). Но если в плане историко-типологическом полис у Аристотеля выступает как завершающая ступень в системе человеческих сообществ, то в другом отношении, собственно политическом, он оказывается просто сообществом граждан (κοινωνία πολιτών) — свободных людей, обладающих правом участия в законодательной и судебной власти (ibid., III, 1).

Это определение полиса как вида политического сообщества, представленного коллективом граждан, естественно согласуется у Аристотеля с признанием нормативности некоторых характерных черт современного ему греческого общества, которые могут быть объяснены только его полисною природою. Так, в делах собственности он признает естественным и наилучшим известное сочетание принципов общественного и частного, из которых первый должен обладать относительным, а второй безусловным значением. В противовес идеальному проекту Платона (в «Государстве»), предусматривавшему запрет частной собственности для высшего сословия граждан в совершенном государстве, Аристотель, со свойственным ему реализмом, с одобрением ссылается на укоренившийся у греков порядок, гибко сочетавший два названных противоположных принципа. «Немалые преимущества, — заявляет он, — имеет поэтому способ пользования собственностью, освященный обычаями и упорядоченный правильными законами, который принят теперь: он совмещает в себе хорошие стороны обоих способов, которые я имею в виду, именно общей собственности и собственности частной. Собственность должна быть общей только в относительном смысле, а вообще — частной (δει γάρ πώς μέν είναι κοινάς {sc. τάς κτή σεις), δλως δ' ιδίας)» (Pol. II, 2, 4, ρ. 1263 а 22-27, пер. С. А. Жебелева — A. И. Доватуpa).

С другой стороны показательно определение и заглавной политической тенденции. Аристотель усматривает известную связь между ростом правоспособной гражданской массы и видоизменением политических форм — переходом от патриархальной царской власти через аристократию, олигархию и тиранию к демократии. Последняя и признается наиболее естественным видом государственной организации для современных философу разросшихся полисов. «Может быть,— рассуждает Аристотель, — в прежние времена люди управлялись царями именно вследствие того, что трудно было найти людей, отличающихся высокими нравственными качествами, тем более что тогда вообще государства были малонаселенными. Кроме того, царей ставили из-за оказанных ими благодеяний, а их оказывали хорошие мужи. А когда нашлось много людей, одинаково доблестных, то, отказавшись подчиняться власти одного человека, они стали изыскивать какой-нибудь общий вид правления и установили политик).[3] Когда же, поддаваясь нравственной порче, они стали обогащаться за счет общественного достояния, из политии естественным путем получались олигархии, ведь люди стали почитать богатство. Из олигархий же сначала возникли тирании, а затем из тираний— демократии: низменная страсть корыстолюбия правителей, постоянно побуждавшая их уменьшать свое число, повела к усилению народной массы, так что последняя обрушилась на них и установила демократию. А так как государства увеличились, то, пожалуй, теперь уже нелегко возникнуть другому государственному устройству, помимо демократии (ϊσως ουδέ ράδιον ετι γίνεσΰαι πολιτείαν έτέραν παρά δημοκρατίαν)» (Pol., III, 10, 7-8, p. 1286b 8-22).

Мы привели эти рассуждения древнего философа по возможности в целостном виде ввиду их особой значимости, в качестве исторических свидетельств, для наших целей.[4] Первое отражает как безусловную реальность современного Аристотелю греческого мира характерную особенность античной формы собственности — ее двуединое качество, что, с марксистской точки зрения, как мы увидим, является определяющим моментом в системе отношений античного общества. Что же касается второго, то здесь важно подчеркнуть, что теоретический вывод Аристотеля о нормативном значении демократии опирается также на своего рода реальность, но уже исторического плана — на сделанное им историческое наблюдение о постепенной и закономерной смене политических форм у греков. Наблюдение это, подведшее итог эмпирическому изучению прошлого самими древними, позднее с полным правом было использовано и положено в основу той схемы социально-политического развития античной Греции, которая была разработана классической историографией нового времени и которая принята и в настоящем очерке.