Левиафан - Валерий Ковалев

— Хорошо забирает, — затянувшись в очередной раз, пробормотал здоровенный мичман, своему соседу — щуплому лейтенанту.

— Ага, — прохрипел тот. — В самый раз.

В это время на переборке камеры рубиново вспыхнул глаз «каштана».

— Первой боевой смене собраться на инструктаж! — донесся из него голос вахтенного офицера.

Через минуту курилка опустела, и вентиляция заработала в обычном режиме.

По существующему правилу, инструктаж заступающей на вахту боевой смены проводился на средней палубе третьего отсека. Рассредоточившись вдоль центрального прохода по всей его длине, офицеры и мичмана внимательно слушали наставления своего вахтенного офицера, стоявшего перед строем. Им был командир ракетной боевой части, на флотском языке «БЧ-2», капитан 3-го ранга Гарик Данилович Корунский.

Родом из Одессы, весельчак и острослов, капитан 3-го ранга был любимцем экипажа и самым опытным вахтенным офицером на корабле. После автономки «каптри» светила военная академия, и он был в отличном расположении духа.

Для начала, ворочая по сторонам лобастой головой в сдвинутой на затылок черной пилотке, Корунский проинформировал подчиненных об особенностях плавания в данном районе, акцентировав внимание на предстоящем ночью прорыве натовской ПЛО. После этого поступили конкретные указания на период несения вахты.

— Задача ясна? — закончив инструктаж, Корунский обвел взглядом подводников.

— Точно так, — ответил за всех стоящий на правом фланге боцман.

— Вопросы?

— Нету.

— В таком случае, по местам, — бросил вахтенный начальник и шагнул к трапу центрального поста.

Строй распался, звякнули рычаги переборочных люков, и средняя палуба опустела.

— Первой боевой смене на вахту заступить! — разнеслось через минуту по боевой трансляции.

…Миновав второй отсек со скучающим у пульта вахтенным, старшина команды торпедистов мичман Ксенженко привычно скользнул в люк первого и бесшумно задраил за собой переборку. Вразвалку ступая по пружинящим под ногами пайолам,[4]он взглянул на манометры отсечной станции воздуха высокого давления, проверил состояние системы пожаротушения и выгородку компрессора. Все было в порядке. Проследовав в носовую часть отсека, мичман попинал ногой коконы двух спасательных плотов, торчащих из акустической ямы, удовлетворенно хмыкнул и, вернувшись назад, поднялся по вертикальному трапу наверх, на торпедную палубу.

По всей ее длине, холодно поблескивая в свете тихо жужжащих люминесцентных ламп, на двухъярусных стеллажах покоились смертоносные зеленые сигары, с одетыми на боевые зарядные отделения толстыми стегаными чехлами. Перед установленными в носу торпедными аппаратами с красными звездами на выпуклых крышках, в привинченном к палубе вращающемся кресле, закинув ноги на направляющую балку, удобно расположился вахтенный торпедист, что-то вдумчиво записывающий в толстый блокнот.

— О, смена! — оживился он при появлении Ксенженко и, опустив ноги с балки, поднялся с кресла.

— Как тут у тебя дела? — поинтересовался старшина команды. — Торпеды вентилировал?

— Само собой, — кивнул головой вахтенный. — Час назад. Водород в норме, сопротивление изоляции тоже. В верхних аппаратах конденсат, но в пределах нормы.

— Добро, — пробормотал Ксенженко, после чего взглянул на висящий у входного люка глубиномер и нажал переключатель «каштана».

— Центральный! — запульсировал на панели световой сигнал.

— В первом, по боевой готовности два, первая боевая смена на вахту заступила, — монотонно забасил мичман в решетку микрофона. Отсек осмотрен. Замечаний нет. Глубина сто двадцать метров. Вахтенный — мичман Ксенженко.

— Есть первый! — вякнул «каштан» и сигнал погас.

— Ну что, Саня, настраивайся на обед, — грузно опустился в кресло старшина команды. — Борщ сегодня отменный, рекомендую.

— Успею, — махнул тот рукой. — Лучше послушай, какой я стих накропал. И раскрыв блокнот, мичман Порубов, так звали сослуживца Ксенженко, с чувством продекламировал:

Плетется лодка по заливу,

Уныло дизеля гремят,

И с рубки ржавой офицеры

Тоскливо на воду глядят.

В канадке подранной сигнальщик,

Ратьером что-то говорит,

На берег, где такой же мальчик,

На вахте «СНИСовской» сидит.

Чу?! Сопка снежная по курсу,

Ну а на ней застыл олень.

«Дай карабин! — орет вниз кэптэн,

— и „шила“ мне стакан налей»!

Минута, и оружье в рубке,

А к «шилу» каменный сухарь,

Глотнул наш кэп ректификату

И вскинул на руку винтарь.

Полыхнул выстрел, с сопки в воду,

Летит подстреленный олень,

А следом чукча, в нартах длинных,

На лодку он видать, смотрел.

«Центральный!! Срочно, погруженье!

Всем вниз!» — в момент задраен люк,

И лодка с хрюканьем и свистом,

В «тартары» провалилась вдруг.

Смотри на эту фотографию,

Она ведь к стиху моему,

И пой по чукче эпитафию,

Она теперь нужна ему!

— Ну как? — с надеждой уставился Порубов на старшину команды. — Пойдет?

— Ништяк, — рассмеялся тот. — Только вот где эта фотография? Не вижу.

— На базе осталась, — грустно вздохнул Порубов. — На ней мой «кэп» в рубке с карабином. Это когда я еще на «дизелях» служил, на ТОФе.

— И что, такое на самом деле было? — с сомнением взглянул на него Ксенженко.

— Ну да, — спрятал блокнот в карман Порубов. — Только чукча тогда не потонул, зацепился нартами за скалу у самой воды.

— Подвахтенным от мест отойти! Третьей боевой смене обедать! — бодро раздалось из «каштана».

— Ну, я почапал. — Порубов снял с кронштейна ПДУ.

— Давай, — согласно кивнул Ксенженко.

…В 23.00 ракетоносец подошел к Нордкапу и тишину отсеков разорвали колокола громкого боя.

— Говорит командир! — разнеслось по боевым постам. — Приступаем к прорыву рубежа противолодочной обороны. Все вспомогательные механизмы отключить, на лодке режим тишины!

Через мгновение затих шум корабельной вентиляции, вздохнули гидравликой переборочные клинкеты, и в наступившей тишине слышалось только тихое жужжание дросселей ламп освещения.

— Погружаемся на глубину двести метров! — последовала очередная команда. Ракетоносец едва ощутимо замедлил ход и с дифферентом на нос стал уходить в пучину. Десятки глаз напряженно следили за ожившими стрелками глубиномеров, отсчитывающими ее метры.