Пока я спала - Амалия Март

Не‑а. Никак.

— Но я видела, как вы гуляете с коляской, — голосом работницы интерната для умственно отсталых, оповещает меня спасительница.

— Нет, — твердо говорю я, убежденная, что это бред.

Похищение инопланетянами звучит правдоподобнее, чем я, нарезающая круги с коляской.

— А, вы — няня, — наконец, выдвигается новая версия.

Мозг уже начинает плавиться от этой бессмыслицы. Он и так не чувствовал себя достаточно уверенно для диалога, а теперь просто приказывает срочно устроить перезагрузку всех систем, отрубить все мониторы и, возможно, слегка отформатировать диск. Чувствую, как глаза закрываются под тяжестью безумных событий и давящей боли и успеваю только решительно прошептать очередное «Нет».

* * *

Мне плохо. Сильно тошнит. Опять попалось ведро с гвоздями, а не хорошо амортизированный туристический автобус. Такими темпами скоро придется возить с собой специальные пакетики.

Я морщусь и крепче сжимаю веки, не понимая, почему все тело болит, как после Нью‑Йоркского марафона. Я же отдыхала. А, нет, я упала. Точно.

А ещё мне снился странный глупый сон…

На очередной кочке автобус подскакивает, и я издаю болезненный стон. Всё‑таки крепко я о старинные камушки приложилась. Хорошо, что в транспорт погрузили и куда‑то везут.

— Никос? — мне бы воды. Пить хочется ужасно. И тошнит. Сильно.

— В сознании, — звучит поставленный женский голос.

Не Никос.

Чувствую странное похлопывание по правой руке.

— Как вас зовут? — обращается явно ко мне.

— Марина, — открываю глаза, темно. Из маленьких окошек автобуса льется рассеянный свет уличных фонарей, и я жмурюсь. Неприятно. Но успеваю рассмотреть медика.

Хорошо, что обо мне позаботились. Но черт его знает, как тут с этими делами для туристов.

— Страховка, — выходит хрипло. — В рюкзаке.

— Марина, грудью кормите?

Что за странный вопрос? Может у них тут это стандартный опросник для таких, как я, неудачниц, что летят с вековых лестниц башкой вниз? Кстати, вполне понятно, почему голова ощущается расколотой вазой.

— У меня трещина? — вместо ответа, спрашиваю.

— Что она сказала? — обращается к кому‑то врач.

— Бредит, путает языки, давай адреналин ставить, иначе в сознании не довезем, — доносится мужской голос.

— А если кормящая?

— Значит, закончит кормить. Главное довезти.

Я решительно ничего не понимаю. Хочу задать миллион вопросов, но сознание путается. Я то греюсь под солнцем Санторини, то лежу на холодной земле Москвы. И плач. Везде мерещится взрывающий голову детский плач.

Руку болезненно перетягивает жгутом, мне знакомо это ощущение, сколько анализов я сдаю перед каждой поездкой. Укол почти не чувствую, только как сердце начинает часто‑часто колотиться. Пульсирует в груди, в висках, даже в горле.

— Марина, что чувствуете?

— Сердце колотится, — разжимаю пересохшие губы. — Пить хочу. Тошнит, — перечисляю симптомы.

— Вадь, у нас вода есть?

— Тут в коляске бутылочка, подойдёт?

Коляска, коляска, коляска… Пытаюсь уцепиться за эту мысль. Но она тает на кончике языка, на который попадает спасительная жидкость.

— Как же тебя угораздило так? — заботливо спрашивает женщина‑врач, помогая мне напиться воды.

— Упала, — болезненно выдыхаю.

— Ну ничего, сейчас доставим вас в приемное, подлатают. Жить будешь.

Кого «вас»?

— Мужу‑то позвонить, наверное, нужно, беспокоиться будет.

— Нет мужа, — сглатываю.

Такие нетактичные вопросы могут задавать только в России. Я ни черта не в Греции. Я ни черта не упала. Странный сон о сугробах и младенце — не сон.

Сюр какой‑то.

— Ну, набери кому надо.

На живот ложится телефон, я машинально сжимаю его пальцами. Что‑то не так, он некомфортно ложится в руки. Я замечаю это, потому что мир становится четче. Мне лучше, я уже не «плыву» в пространстве, а подмечаю детали.

Я не в автобусе. Это отечественная газелька Скорой помощи. Сейчас ночь. Хотя нет, вечер, судя по тому, что в прошлый раз я открывала глаза посреди бела дня. У меня болезненная травма на голове. Неизвестного происхождения. И я понятия не имею, как, черт возьми, здесь оказалась.

Кручу телефон в руках, включаю, разблокирую. На экране одна из моих фотографий, Камбоджа. Я узнаю ее, но не помню, как поставила. Сразу выискиваю сестру в недавних вызовах. Включаю вызов на громкую связь.

Абонент — не абонент.

Черт.

Пробую ещё раз. А потом ещё.

Кроме сестры у меня в Москве никого нет, никто не сможет мне помочь.

Это ужасно.

Просматриваю недавние вызовы. Одни неизвестные номера. Бесполезно. Отупение снова переходит в страх.

Кто‑то должен мне помочь.

— Эй, ты спишь? — в мой беспокойный сон вклинивается тихий грудной голос.

Он раздвигает завесы сна и распугивает мельтешащие перед глазами картинки.

— Нет, — удается разлепить пересохшие губы.

— Как себя чувствуешь? — вкрадчиво и беспокойно.

— Нормально, — а может это все еще сон? Сладкий. Тут темно и спокойно, а незнакомый мужской баритон обтекает по венам, как шоколад.

Чувствую, как запястья касается теплая немного шершавая кожа. Большим пальцем незнакомец поглаживает мне ладонь, таким энергетически правильным жестом, словно всегда это делал. Да, мне нравится этот сон, нравится. Темнота и мужские руки. Огонь. Можно перейти и к более смелым действиям. Мне зябко и одиноко в постели, я бы не отказалась от теплых объятий, или даже согревающего…

— Поцелуй? — тянусь к невидимому мужчине рукой в надежде на горячее продолжение.

Где я его подцепила? В австрийском баре? При отеле в Дубаи? Или привезла с собой с какого‑то острова, как Лиуджи? Ах, Лу, загорелый весельчак с самыми нежными руками на свете. Его фотографии с руками оторвали в Нешнл Географик. Нет, это точно не Лу, слишком мозолистые пальцы. М‑м‑м, меня потянуло на работяг в клетчатых рубашках с фермы Айовы? Не похоже на меня.

Пальцы нащупывают крупный нос, по моим собственным приметам — лучший показатель либидо, и я улыбаюсь. Хорошо, я рада, что мой глазомер не ошибся в погоне за редкой красотой. Что же у нас дальше? Выразительные губы? Острые скулы Капитана Америки?

Борода.