Охота за призраком. Борьба спецслужб СССР, США и Западной Германии за архивы МГБ ГДР - Олег Никифоров

Возможно, не всегда работа по «Лучу» оставалась в рамках доверительных отношений. В этой связи заслуживает внимания отрывок книги Эрика Форда «Путины в Германии. Слухи и факты», вышедшей в России в 2013 году[3]. Он пишет, что якобы еще 29 марта 1989 года начальник дрезденского окружного управления МГБ Хорст Бём подал непосредственному начальнику Путина генералу Широкову рапорт, в котором обвинил его подчиненных в попытках завербовать офицеров вооруженных сил ГДР. Очевидно, руководители к этому времени уже располагали определенной информацией о чрезмерной активности группы «Луч», и разгневанный Хонеккер поручил Бёму собрать доказательства такой «подрывной деятельности». По данным немецкого историка Ганса-Йоахима Хоппе, Бём даже должен был отдать приказ арестовать Путина по обвинению в «получении сведений, составляющих военную тайну ГДР». После «демократической революции» Бём покончил с собой. Сейчас трудно сказать, что в данном сообщении является правдой и что вымыслом. Генерал-майор Бём действительно покончил жизнь самоубийством в 1989 году, но к тому времени он был уже на пенсии. Сам Путин, как известно, всегда утверждал, что с позиций руководителя такого советского учреждения, как Дом советско-германской дружбы, он занимался работой против объектов НАТО. Это было возможно через изучение граждан ГДР, имевших связи в странах НАТО. Нет сомнений, что ему приходилось координировать свою деятельность с соответствующими подразделениями МГБ ГДР и поддерживать с немецкими контрразведчиками рабочие контакты. Таким образом, будущий российский президент к деятельности группы «Луч» отношения, скорее всего, не имел. Да и особых выходов с позиций Дрездена, где он находился почти все время своей службы в ГДР, на верхушку СЕПГ у него не было. А вся внутриполитическая кухня ГДР «варилась» тогда в Берлине.

Понятно, что работа по направлению «Луч» была одной из многих задач советской разведки в ГДР и вряд ли ею могло заниматься большое количество лиц. Тот же Форд в своих книгах утверждает, что группа «Луч» не сумела справиться с поставленной перед ней задачей. Ее члены, мол, не смогли правильно оценить расстановку политических сил в Восточной Германии и степень революционной активности значительной части населения. Массовые демонстрации в Лейпциге и Дрездене стали якобы для них полной неожиданностью. Руководство советской разведки в ГДР было твердо уверено в том, что полностью контролирует ситуацию в стране, хотя уже за несколько месяцев до ноябрьских событий это было не так. В результате о падении Берлинской стены в штаб-квартире Представительства КГБ в Карлсхорсте, как утверждает Форд, узнали не от офицера связи в Министерстве государственной безопасности, а из информационных выпусков западногерманского телевидения. Можно согласиться с утверждением Форда, что падение Берлинской стены стало неожиданностью для советских разведчиков, как, впрочем, и для руководства ГДР. Ведь это произошло в силу, как многие предполагают, случайности.

С точки зрения Игоря Максимычева, занимавшего в 1989 году пост советника-посланника Посольства СССР в ГДР (то есть второго человека в посольстве), непосредственная предыстория падения стены началась 1 ноября 1989 года, когда новое руководство СЕПГ ГДР во главе с Эгоном Кренцем, сменившем Хонеккера на посту генсека, под давлением демонстрантов на улицах восточногерманских городов отменило запрет на выезд граждан республики в социалистические страны без специального разрешения властей. Это открыло канал бегства граждан ГДР в ФРГ, в частности через Чехословакию и Венгрию. 6 ноября был опубликован проект закона о выездах граждан ГДР с некоторыми ограничениями. Следует отметить, что проект этого закона согласовывался с Горбачевым, так что советское партийное руководство несет свою долю ответственности за случившееся. Как отмечал Иван Кузьмин в своих мемуарах, «после консультации с советской стороной было решено принять в экстренном порядке новый закон о выездах за границу. В результате напряженной работы МГБ, МВД, МИД ГДР и комиссии ЦК СЕПГ 7 ноября текст законопроекта был подготовлен, а 8 ноября Э. Кренц по закрытой связи („ВЧ“) имел обстоятельную беседу с М.С. Горбачевым. Текст нового постановления был согласован, причем Горбачев дал согласие с переходом на Запад через КПП на границе с Западным Берлином. Подразумевалось, что закон вступит в силу 10 ноября, а любой гражданин ГДР может получить в полиции визу для многократного посещения ФРГ и Западного Берлина. Переход через границу будет осуществляться с разрешения полиции ГДР. А подпункт „B“ второго пункта постановления гласил: „Выезд на постоянное место жительства может осуществляться через все контрольно-пропускные пункты между ГДР и ФРГ, а также Берлином (Западным)“»[4]. На 9 ноября была назначена пресс-конференция Гюнтера Шабовски, члена ЦК СЕПГ, который должен был дать разъяснения по новому закону, который был лишь обсужден на пленуме ЦК, но не был еще внесен в правительство. Здесь, конечно, мы сталкиваемся с рядом нарушений существовавшего тогда порядка предания огласке таких решений. Объяснений, почему это произошло, нет до сих пор. Дело в том, что обязанность информировать прессу и общественность о решениях правительства лежала на представителе правительства по связям с общественностью Вольфганге Майере. Но Кренц дает поручение именно Шабовски огласить решение пленума на пресс-конференции. Шабовски, который даже не присутствовал на пленуме, вряд ли знал о нюансах развернувшейся там дискуссии по поводу свободы выезда граждан ГДР. Но он занимал пост секретаря ЦК по информации. Этим обстоятельством и обуславливалось решение Кренца. Пресс-конференция транслировалась по телевидению ГДР. О решении пленума Кренц поставил в известность советское посольство.

На пресс-конференции после оглашения постановления пленума ЦК Шабовски, отвечая на вопрос иностранного корреспондента, когда оно вступит в силу, неожиданно для всех отвечает, что сейчас и немедленно. После этого судьба стены была решена берлинским населением в течение нескольких часов. Собственно говоря, падение стены и решило судьбу ГДР.

В пользу предположения, что в ЦК КПСС и, конечно, в МИДе прекрасно представляли ситуацию в ГДР, говорит факт беседы автора книги сразу после падения Берлинской стены с Николаем Португаловым, консультантом Международного отдела ЦК КПСС. С Португаловым автор встретился в здании ЦК на Старой площади. Стоит заметить на полях, что в тот период попасть в это здание, где теперь размещается администрация российского президента, было гораздо проще, пропуск выписывали по телефонному звонку с аппарата, установленному у входа.

Николай хорошо знал автора по совместной журналистской работе в Бонне и потому был довольно откровенен. Он рассказал, что в ЦК КПСС обсуждался вопрос использования советских танков для предотвращения проникновения «вражеских элементов» в ГДР, на самом деле речь шла о подавлении выступлений оппозиции. В тот момент на территории ГДР были расположены шесть советских армейских группировок. По состоянию на начало 1990 года Советская армия в ГДР располагала 4100 танками и 8000 бронемашин. Конечно, речь шла не столько о возможном вторжении натовских сил, сколько о контроле внутренней ситуации в ГДР. На тот период, скорее всего, противостояния армиям НАТО уже особо не требовалось, поскольку было очевидно, что судьбу страны могли решить внутренние оппозиционные силы. Опыт подавления выступлений населения ГДР у Советской армии имелся. Как известно, в июне 1953 года, когда в ГДР начались экономические протесты рабочих, переросшие в политическую забастовку, Москва использовала войска для их подавления. 17 июня 1953 года в Берлине против протестующих была брошена 12-я танковая дивизия, дислоцированная в Карлсхорсте, тогда одном из пригородов Берлина. Всего в подавлении волнений по всей ГДР участвовало 16 советских дивизий, из них только в Берлине 3 дивизии с 600 танками. Вечером 17 июня в городе действовало около 20 тысяч советских солдат и 15 тысяч служащих казарменной полиции ГДР. Конечно, повторение варианта 1953 года было в принципе возможно. Но, как сообщил автору Николай, на совещании возобладало мнение, что сделать уже ничего нельзя, поскольку ситуация полностью вышла из-под контроля властей ГДР.