Мир неземной - Яа Гьяси

Дорогой Боже!

Черная Мамба много шумит, но вот когда злится, то двигается очень медленно и тихо, а потом вдруг бац! – и оказывается прямо перед тобой. Базз говорит, это потому, что она африканский воин и обязана уметь подкрадываться незаметно.

Базз очень забавный. Лазит везде тихонько, а потом вдруг как нависнет, подберет что-то с пола и спрашивает: «Это что такое?» Он больше не показывает Чин Чина.

Дорогой Боже!

Если ты в космосе, то как меня видишь? И на что я тогда для тебя похожа? А как выглядишь ты, если ты вообще как-то выглядишь? Базз говорит, ни за что не станет астронавтом. Думаю, я тоже, но если ты в космосе, я бы к тебе слетала.

Глава 5

Когда нас было четверо, я, в силу малолетства, этого не ценила. Мама любила рассказывать истории об отце. Метр девяносто пять ростом, пожалуй, самый высокий человек, какого она только видела, – может, даже самый высокий во всем Кумаси. Вечно крутился у их тележки, подтрунивал над упрямой бабулей с ее приверженностью фанти, уламывал угостить его бесплатно ачомо, ганскими чипсами, которые он называл «чин чин», как нигерийцы в городе. Когда родители встретились, маме было тридцать, когда поженились – тридцать один. Старая дева, по ганским меркам, но мать твердила, мол, Господь велел ей подождать, а когда она встретила папу, то поняла, кого же столько ждала.

Мама звала его Чин Чин, такое прозвище дала ему бабушка. Когда я была маленькой и хотела послушать о нем, то стучала себя по подбородку, пока мама не сдавалась. «Расскажи о Чин Чине», – просила я. И почти не воспринимала его как своего отца.

Чин Чин был старше мамы на шесть лет. Жил со своей матушкой и не испытывал никакой потребности жениться. Его вырастили католиком, но стоило маме с ним сойтись, как она затащила его в свое пятидесятничество. В этой вере их и обвенчали. Стояла ужасная жара, а гостей собралось так много, что на третьей сотне просто перестали считать.

Родители молили Бога о ребенке, но месяц шел за месяцем, год за годом, а ответа не было. Вот тогда мама впервые усомнилась в воле Божьей. «Мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? и господин мой стар»[3].

– Ты можешь завести дитя с другой, – предложила она, по-своему истолковав молчание Господа, но Чин Чин лишь рассмеялся. Тогда мама заперлась в гостиной бабушкиного дома и провела три дня в посте и молитве. После такого она, должно быть, выглядела как ведьма и пахла как бродячая собака, но, выйдя из молитвенной комнаты, сказала моему отцу: «Сейчас», – и они возлегли вместе. Девять месяцев спустя родился мой брат Нана, мамин Исаак.

«Видела бы ты, как Чин Чин улыбался Нана, – любила повторять мама. – От всей души. У него загорались глаза, губы растягивались до самых ушей, и даже сами уши приподнимались». Нана отвечал отцу тем же. И если папино сердце напоминало потускневшую от времени лампочку, брат был чистым светом.

Нана пошел в семь месяцев. Так родители поняли, что он вырастет высоким. Его обожали все соседи, вечно звали на праздники. «А вы Нана с собой приведете?» – спрашивали они, желая озарить свой дом его улыбкой, повеселиться, глядя на его неуклюжие детские танцы.

Каждый торговец держал про запас подарок для Нана. Плошку коко – острой пшенной каши, кукурузный початок, небольшой барабанчик. «Разве есть что-то, чего мой сын не может получить?» – задавалась вопросом мама. Почему бы ему не завоевать весь мир? Она знала, что Чин Чин с ней согласен. Нана, любимый, обожаемый Нана заслуживал только самого лучшего. Но что лучшее мог предложить ему мир? По мнению Чин Чина – бабушкины ачомо, суету Кеджетии, красную глину и вкуснейшее фуфу[4] его матушки. То есть Кумаси, Гану. Мама так не думала. Ее кузина переехала в Америку и теперь помогала семье в Гане деньгами и одеждой. А значит, по ту сторону Атлантики полно и денег, и одежды. После рождения Нана Гана стала казаться слишком тесной, а мама хотела, чтобы сыну было куда расти.

Родители бесконечно спорили, но в итоге легкая натура Чин Чина позволила ему так же легко отпустить мою мать. Недели не прошло, как она вступила в лотерею на получение грин-карты. В те времена ганцы еще редко эмигрировали в Америку, поэтому шансы на выигрыш были высоки. Несколько месяцев спустя мама узнала, что система случайным образом выбрала ее заявку и дала добро на ПМЖ. Мать собрала свои нехитрые пожитки, взяла маленького сына и уехала в Алабаму, штат, о котором ничего не знала, но где собиралась жить с кузиной, которая как раз доучивалась на докторскую степень. По уговору Чин Чин должен был присоединиться к маме позже, когда подзаработает денег на второй билет на самолет и их собственное жилье.

Глава 6

Мама спала весь день и всю ночь, сутки напролет. Она практически не двигалась. При любой возможности я старалась убедить ее что-нибудь съесть. Стала готовить коко, свое любимое детское блюдо. Мне пришлось обойти три разных магазина, чтобы отыскать нужный сорт проса, подходящую кукурузную шелуху и правильный арахис для посыпки. Надеялась, что уж кашу-то мама проглотит не задумываясь. Утром, перед тем как пойти на работу, я оставила миску у ее постели, но, когда вернулась, поверхность блюда подернулась пленкой, а все, что ниже, так слежалось, что пришлось немало потрудиться, выскабливая кашу в раковину.

Мама всегда лежала ко мне спиной, словно чуяла, когда я войду в комнату с тарелкой коко. Я представила, вот бы кто-нибудь заснял это и сделал монтаж: внизу подстрочником мелькают названия дней недели, но единственное, что меняется в кадре, – моя одежда.

Примерно через пять суток в таком режиме я вошла в комнату, а мама не спала и лежала лицом ко мне.

– Гифти, ты все еще молишься? – спросила она, когда я поставила чашку с коко.

Пожалуй, милосерднее было бы солгать, но милосердие во мне закончилось. А может, никогда и не начиналось. Я смутно припоминала, что в детстве была доброй, но, вероятно, путала доброту и младенческую невинность. Между мной прежней и нынешней было так мало общего, что казалось бессмысленным выказывать матери чувства вроде милосердия. Разве тогда я его знала?

– Нет, – ответила я.

В детстве я молилась. Читала Библию, вела дневник, где писала письма Богу. Жутко боялась, что их прочитают, поэтому придумала кодовые