Мир неземной - Яа Гьяси

хозяйка его держала, я возложила длань на голову пса и попросила Господа изгнать из охламона дух непослушания и наполнить его душу умиротворением. Судя по тому, что Бадди остался жив, сработало, однако я все же сомневалась в своем предназначении.

А вот в сторону науки мне посоветовала обратиться учительница биологии. Мне на тот момент исполнилось пятнадцать – в этом самом возрасте мы поймали брата на том, что он употребляет наркотики. Мама нечаянно узнала об этом, когда убиралась в его комнате. Принесла из гаража лестницу, решила протереть лампу под потолком. А когда сунула руку в плафон, обнаружила там таблетки оксиконтина. Они походили на жуков, что слетелись туда на свет да так там и умерли. Годы спустя, после похорон, когда наконец разошлись все гости, оставив нам джолоф – рис с курицей, ваакье – бобы и листья сорго, а также суп с арахисовым маслом, мама призналась мне, как винит себя, что в тот день уборки не сделала для сына больше. Надо было как-то ее утешить, успокоить. Заверить, мол, ничего не поделаешь. Но в глубине души я тоже обвиняла маму в случившемся. И ее, и себя. Вина, сомнения и страх уже обосновались в моем теле, словно привидения в доме. Я задрожала и за ту секунду, что распространялась дрожь, перестала верить в Бога. Все произошло так быстро. Вот только есть Бог и он держит весь мир в своих руках – как вдруг мир стремительно летит вниз, в тартарары, и полету этому нет конца.

Миссис Пастернак, учительница биологии, была христианкой, собственно, как и все в Алабаме, но говорила фразы вроде: «Думаю, мы сделаны из звездной пыли, а Господь создал звезды». Тогда мне это казалось чушью – сейчас же дарило какое-то странное ощущение умиротворения. Тогда мне все время казалось, будто с меня содрали кожу – только коснись, и открытая рана болезненно запульсирует. Теперь я покрылась коркой, зачерствела. Миссис Пастернак в тот год сказала еще кое-что очень памятное:

– На самом деле мы не знаем, чего мы не знаем. Мы даже не можем понять, какие вопросы должны задать, чтобы это выяснить. Но стоит только найти крошечную крупицу истины – и будто в темном коридоре загорается лучик света и появляется следующий вопрос. Затем мы тратим десять, сто, тысячу лет в поисках ответа на него, чтобы зажегся еще один лучик. Так устроена наука – но ведь не только она, верно? Все остальное тоже. Пробуй. Экспериментируй. Задавай сотни вопросов.

~

Первым экспериментом на моей памяти был опыт с яйцом. Его нам задали на физике в средних классах, и я запомнила его отчасти потому, что мне пришлось попросить маму добавить в список покупок кукурузный сироп. Она целую неделю жаловалась на подобное расточительство. «Чего бы учительнице самой не купить тебе кукурузный сироп, раз ей надо, чтобы ты занималась этой ерундой?» Я призналась учительнице, что вряд ли мама купит сироп, и та, слегка подмигнув, подарила мне бутылку из глубин своего кладового шкафа. Я думала, мама обрадуется. В конце концов, она ведь сама об этом просила, но мама почувствовала себя униженной. «Она думает, что мы не можем позволить себе кукурузный сироп!» Это были самые тяжелые годы, начало жизни, когда мы с мамой остались только вдвоем. Мы не могли позволить себе кукурузный сироп. Учительница ходила в нашу церковь; она знала о Нана, о моем отце. Знала, что моя мать работает по двенадцать часов каждый день, кроме воскресенья.

Мы начали опыт в начале недели, погрузив яйца в уксус. Тот медленно растворил скорлупу, и к уроку в среду у нас было по голому яйцу желтушного цвета и размером больше обычного. Затем каждый положил яйцо в новый стакан и залил кукурузным сиропом. На следующий день оно стало сморщенным, расплющенным. Мы поместили эти блинчики в окрашенную воду, и на наших глазах синяя жидкость напитала яйца, делая их все больше, больше и больше.

Эксперимент был призван показать нам принцип такого явления, как осмос, но я слишком отвлеклась и не сумела его оценить. Смотрела, как яйцо впитывает синюю воду, а перед глазами стояла картинка: мама с красным от гнева лицом трясет бутылочкой сиропа, вопит, чтобы я его забрала, а потом и вовсе падает на землю и сучит ногами.

Наши с ней отношения тоже напоминали эксперимент. Оставался только один вопрос: хорошо ли у нас все закончится?

~

Иногда я приходила из лаборатории, шла в свою комнату, которая теперь стала маминой, и рассказывала, как прошел мой день. Только не вслух, а мысленно. «Сегодня я увидела, как мышиный мозг вспыхнул зеленым», – думала я, и если мама в этот момент шевелилась, значит, она вроде как меня слышала. Да, ребячество, ну и пусть.

«Хан пригласил меня к себе домой на вечеринку, – послала я ей мысленное сообщение однажды вечером. – Шевельнись, если, по-твоему, мне стоит сходить». Мама почесала рукой нос, поэтому я схватила куртку и вышла.

Хан жил в одном из тех многоквартирных домов, безликих и запутанных, которые своей идентичностью напоминают тюремные блоки или военные казармы. Я обнаружила, что вместо дома 5H забрела к 3Н. За каждым поворотом обнаруживалась очередная группа жилых домов в испанском миссионерском стиле с теми фирменными черепичными крышами, что так распространены на Юго-Западе и в Калифорнии.

Когда я наконец добралась до 5H, дверь была приоткрыта. Хан поприветствовал меня, неожиданно обняв и слегка приподняв.

– Гифти-и-и, – протянул он.

Хан явно был навеселе (тоже для него редкость!), и я заметила, что кончики его ушей раскраснелись, прямо как в тот день, когда он застал меня плачущей в лаборатории.

– Кажется, я впервые вижу тебя в шортах, Хан, – сказала я.

– Оцени мои голые ноги, – похвастал он, поиграв пальцами. – Наша униформа совершенно не позволяет тебе оценить всю мою природную красоту.

Я рассмеялась, а Хан еще сильнее покраснел.

– Чувствуй себя как дома, – махнул мне он.

Я прошла в гостиную, болтая с коллегами. Разброс в возрасте был от двадцати двух до сорока семи. Кто бы чем ни занимался – роботехникой, молекулярной биологией, музыкой, психологией, литературой, – суть оставалась одна. Все дороги вели к мозгу.

Чаще всего на вечеринках мне не нравилось, но вот такие я любила. Поразительно, насколько крутым ты можешь казаться, когда ты единственный черный человек в комнате, даже если ты вообще ничего крутого не сделал. Я ни с кем из присутствующих особо не дружила, не до такой степени, чтобы рассказать им о матери, но к концу ночи алкоголь развязал мне язык, я расслабилась и решила затронуть мучающую меня тему.

– Не думаешь когда-нибудь вернуться к психиатрической практике? – спросила я Кэтрин.

Она была одним из старших сотрудников