От сердца к сердцу - Кэтрин Стоун

Джулия никогда не носила мехов. Единственными и постоянными украшениями служили ей элегантное колечко с бриллиантами, подаренное Джеффри на свадьбу, и серьги с сапфирами и бриллиантами, оставленные ей бабушкой. До возвращения Джеффри с Ближнего Востока Джулия одевалась очень скромно – в сшитые своими руками наряды. Потом появилась необходимость соответствовать знаменитому мужу, и Джулия стала носить более дорогие туалеты. Но они все же отличались от тех, что предпочитали все дамы городка. Да, ее одежда была стильной, но это не были коллекционные вещи от Диора, Сен-Лорана, Живанши или Шанель. Иногда Джулия появлялась в роскошных шелковых с блестками платьях – со вкусом перешитых ею нарядах бабушки.

Но было еще кое-что. Джулия перестроила Бельведер и сделала из него картинку без помощи де Сантиса, Буатты или Хедлея. Джулия сама готовила, ухаживала за садом и убирала. Ни на день, ни на неделю не хотела она уезжать на курорт. Она вообще не желала никуда уезжать и не испытывала необходимости отдохнуть от дочери и мужа. Джулия постоянно находилась в Саутгемптоне и своими руками создала удобный и счастливый семейный очаг для Джеффри и Мерри.

Неужели эта любовь к домашнему очагу и была ее главным прегрешением? Впрочем, стоило ли ломать общепринятые традиции богатых? Неужто Джулия не могла стать суперженой и суперматерью, не вызывая недоумения и недовольства и не чувствуя на себе осуждающих взглядов дам из общества?

Конечно, могла! Если бы только…

Если бы только не была такой молодой – всего двадцать шесть лет! – и такой красивой! Если бы ее прекрасные лавандовые глаза, темные блестящие волосы, нежная бархатная кожа и тихий мелодичный голос не привлекали бы так детей и не манили бы мужчин!

А детей всегда ждали в Бельведере. Всех! Джулия превратила большой особняк в сказочный замок, наполненный ароматом домашнего печенья и согретый пылающим в каминах огнем. Как зачарованные, слушали малыши выдуманные ею волшебные истории. Дети стремились попасть в Бельведер каждый выходной. Самые робкие из них забывали о своей робости, забияки вели себя смирно под приветливым взором добрых лавандовых глаз. Все дышало в этом доме миром и покоем.

Однако существовала еще одна угроза, куда более страшная, чем детское обожание. Мужчины, мужья – все они хотели ее!

От этой женщины исходили необъяснимые импульсы – она казалась чувственной и ранимой, робкой и страстной одновременно; каждый мужчина хотел бы защитить ее, завоевать ее – и праздновать победу!

При виде Джулии в глазах мужчин загорался голодный огонь, а потом в постелях со своими женами они пытались удовлетворить этот нестерпимый голод, искали и не находили удовлетворения в их объятиях.

Джулию считали тигрицей. До времени ее клыки и когти были скрыты, но если она решится, если только захочет, то в мгновение ока уничтожит все традиции привилегированного класса, настроит детей против родителей и, что самое страшное, переманит страдающих по ней чужих мужей.

«Вовсе никакая она не тигрица», – думала Пейдж, наблюдавшая, как Джулия пробирается к ее столику. Обыкновенная молодая женщина, которая стремится создать уютное гнездышко для любимого мужчины и своего ребенка.

И ей это удается! Недоброжелатели судачили, что Джулия, мол, провела большую подготовительную работу, завоевав сердца местных ребятишек и внимание мужчин. И теперь, как они считают, вышла на тропу войны. Однако Пейдж придерживалась своего мнения. Ей было известно, что Джулия сомневается даже в правильности своего поведения с Мерри и Джеффри. Джулия боролась что было сил с предвзятостью к ней местного общества. Но эта женщина оставалась незваной незнакомкой, и потомки основателей Соединенных Штатов не приняли ее, осуждали и относились к ней с недоверием и подозрительностью.

– Здравствуй, Пейдж, – прошептала Джулия, преодолев ледяную пустыню «Азалия-рум».

– Привет, Джулия, – улыбнулась ей в ответ Пейдж. – Добро пожаловать.

– Прости, что опоздала.

– Все в порядке. – Пейдж понимала, почему Джулия, обычно такая пунктуальная, опоздала сегодня: она не хотела оказаться в одиночестве, придя раньше Пейдж в «Азалия-рум».

Гнев охватил все существо Пейдж – такое состояние она испытывала всякий раз, когда сталкивалась с вопиющей несправедливостью. В ней все еще жил бескомпромиссный боец, готовый в любую минуту встать на защиту всего подлинного, стоящего. А кто же сейчас больше всех нуждался в защите, как не ее милая подруга Джулия, к которой все с самого начала отнеслись так враждебно?

Пейдж хотелось во что бы то ни стало исправить ситуацию. Если понадобится, она готова провести необходимую беседу с каждой женщиной из тех, кто присутствует сейчас в «Азалия-рум», вообще поговорить о Джулии с любой жительницей Саутгемптона. Пейдж знала этих женщин, любила их и понимала, что на самом-то деле по своей сути все они хорошие и добрые, только заблуждаются.

«А вы бывали у Джулии в Бельведере, когда бабушка еще была жива?» – спросит она у каждой из них. Пейдж точно знала, что никто не навещал ее приятельницу. Никто, кроме нее самой. Пейдж частенько бывала у Джулии, потому что поместья Бельведер и Сомерсет находились по соседству. Но главное, потому что до нее доходили кое-какие сплетни, и она беспокоилась за бабушку. И наконец, в Бельведере жила маленькая девочка такого же возраста, как ее Аманда. Да и вообще Пейдж была такой – хотела все видеть своими глазами. Поэтому она сразу поняла, что злобные наговоры Виктории Лоуренс далеки от истины. В Бельведере царила любовь; не было там ни предательства, ни обольщения, ни обмана.

Пейдж могла легко развеять миф об охотнице за чужим состоянием. Но вот все остальное… Как разубедить их, что Джулия не стремится соблазнить их мужей? Это уже труднее.

«Вы когда-нибудь видели, как Джулия пытается обольстить вашего мужа?» – могла бы спросить Пейдж, потому что знала: единственным ответом на этот вопрос будет – «нет». Джулия не пыталась соблазнять или очаровывать кого-либо. Она хотела быть любимой только одним человеком – Джеффри. На вечерах, где о ней так зло сплетничали, Джулия не сводила с мужа своих лавандовых глаз, отправляя ему только им одним понятные послания. Она не ставила перед собой цель привлекать внимание мужчин, но именно так происходило помимо ее воли. Когда Джулия входила в комнату, все замирали как зачарованные. Она не была в этом виновата, все случалось как-то само собой.

Возможно, женщины Саутгемптона и согласятся с доводами Пейдж, но от этого их боль, обида и страх не уменьшатся. Глядя прямо в глаза Пейдж, они могут спросить у нее: «А как бы ты себя чувствовала, если бы твоя дочь Аманда предпочла ее общество твоему? Что бы ты ощутила, Пейдж, если бы твой Эдмунд захотел ее?»

Как бы она себя вела в такой ситуации? Что бы там Эдмунд ни почувствовал (а что-то, несомненно, было, когда он впервые увидел Джулию), ему быстро удалось справиться с собой и больше никогда не вспоминать о минутной слабости. И теперь при виде Джулии глаза Эдмунда наполняются теплом и восхищением, но не страстью.

Что, если бы Эдмунд все-таки не сумел победить в себе влечение к этой женщине? Что, если Аманда чувстовала бы себя счастливее в Бельведере, чем дома? Была бы Пейдж столь же спокойна? Или она сама превратилась бы в разъяренную тигрицу, готовую защитить свое логово?