Интимная история человечества - Теодор Зельдин

жизнь, и тому есть много причин. Или можно надеяться, что если развязать узлы, которыми связывает себя человечество, и осмыслить его безумные институты, то можно изменить жизнь и ликвидировать бедность, но на это могут уйти десятки, а может быть, и сотни лет. Или можно ненавидеть жизнь за ее жестокость и пытаться справиться с ее ударами с помощью насмешек или пародии, или подробно ее описывая и постоянно ограждая себя от разочарования, отказываясь искать решения проблем и осуждая все подобные усилия как наивные.

Моя цель в другом. За несчастьями Жюльетты я вижу всех тех, кто всю жизнь считал себя неудачником или кого так воспринимали. Самым неприятным ощущением было осознание того, что на самом деле ты вообще не жил, что тебя не считали самостоятельной личностью, к тебе никогда не прислушивались, никогда не спрашивали твоего мнения, относились как к движимому имуществу, чьей-то собственности. Именно так происходило с рабами. Мы все произошли от рабов или почти рабов. Если бы наши автобиографии уходили достаточно далеко в прошлое, они начинались бы с объяснения того, как наши предки оказались в той или иной степени порабощены и до какой степени мы освободились от этого наследия. Юридически, конечно, рабство отменили (не так давно: Саудовская Аравия сделала это последней в 1962 году), но оно имеет и метафорическое, более широкое значение. Можно быть рабом страстей, своей работы, своих привычек, супруга или супруги, которых по тем или иным причинам нельзя оставить. В мире еще полно людей, которые, хоть и не являются официально чьими-то рабами, считают себя несвободными, отданными на милость неподконтрольных, безымянных экономических и социальных сил, или обстоятельств, или собственной глупости, и их личные амбиции постоянно приносятся в жертву. У современного потомка раба еще меньше надежды, чем у грешника, который может раскаяться. Бессильный, загнанный в ловушку человек может не видеть подобного способа мгновенно исцелиться. Жюльетта не рабыня: она никому не принадлежит. Она не крепостная: никто не имеет права принуждать ее к труду. Однако думать, что ваша жизнь кончена или не удалась, значит страдать от такого же отчаяния, какое охватывало людей в те дни, когда мир считал, что не может обойтись без рабов. Вот почему важно понять, что означало формальное рабство.

В прошлом люди становились рабами по трем основным причинам. Первой был страх: они не хотели умирать, сколько бы страданий ни причиняла жизнь. Они соглашались, чтобы их презирали короли, рыцари и другие любители насилия, считавшие смерть в битве наивысшей честью. Для них порабощение людей и приручение животных было частью того же стремления к власти и комфорту. Но рабы мирились и с тем, что с ними обращались как с животными, покупали и продавали, обривали головы, клеймили, били, давали им презрительные прозвища (Обезьяна, Унылый, Распутница, Зуд), потому что угнетение казалось неотъемлемой частью жизни для большинства людей. При династии Хань в Китае слово «раб» имело тот же корень, что «ребенок» или «жена и ребенок». Аналогичное беспрекословное подчинение навязывалось большинству населения в большинстве частей света, независимо от того, были ли они официально рабами или нет.

До того как 12 миллионов африканцев вывезли в рабство в Новый Свет, главными жертвами были славяне. На них охотились римляне, христиане, мусульмане, викинги и татары, их экспортировали по всему миру. Слово slav стало обозначать «чужестранец»; в большинстве религий считалось, что порабощать чужестранцев допустимо. Британские дети, которых угоняли в рабство, – девочек откармливали, чтобы получить более высокую цену, – тоже становились «славянами»[2]. Позднее, когда славяне оказались под властью тиранов и утратили надежду на спасение, появились мрачные умозаключения, что в характере славян есть нечто обрекающее их на порабощение. Это ложное рассуждение, подразумевающее, что произошедшее неминуемо должно было случиться. Ни один свободный человек не должен так думать: эту логику навязывали рабам, чтобы сломить их волю.

Страх почти всегда был сильнее стремления к свободе: люди не рождаются свободными. Однако император Византии Маврикий (582–602) обнаружил одно исключение. Его поразили три захваченных им славянина, у которых не было оружия. У них с собой были только гитары, или цитры, и они бродили по свету и пели о радостях свободы, жизни на просторах, на свежем ветру. Они сказали ему: «Это нормально, когда те, кому чужда война, с рвением посвящают себя музыке». Их песни были о доброй воле, и они стали известны как люди со свободной волей. В 1700 году такие люди еще встречались, но Петр Первый постановил, что их больше не должно быть: все должны принадлежать к тому или иному сословию, с установленными законом повинностями. Однако 150 лет спустя Тарас Шевченко, освобожденный украинский крепостной, сочинял стихи в той же традиции, клеймя деспотов и настаивая, что надежду можно найти в природе.

…Послушает море, о чем плещет в споре,

И гору он спросит: молчишь почему?[3]

Рабство существовало прежде всего потому, что те, кто хотел, чтобы их оставили в покое, не могли не оказаться на пути у тех, кто склонен к насилию. Насильники побеждали на протяжении большей части истории, так как они культивировали страх – врожденное чувство любого человека.

Кроме того, люди становились рабами «добровольно». В ацтекской Мексике большинство рабов предпочитали, если можно так выразиться, оставаться погруженными в депрессию, желая уклониться от своих обязанностей, – например, бывшие игроки в патолли, национальную игру с мячом, которых погубило их пристрастие к этой забаве, или женщины, уставшие от любви и предпочитающие обеспечить себе пропитание: в основе договора с рабом было то, что его обязаны кормить, а если не кормят, то должны освободить. Когда жители Московской Руси научились обороняться от хищников и стали порабощать друг друга, выработалось восемь разных форм рабства, из которых наиболее распространенным было «добровольное». Организованной благотворительности в то время не существовало, и голодные продавали себя в рабство. Между XV и XVIII веками крепостными были около десятой части русских, так что рабов было больше, чем горожан, воинов или священников. Один американский историк сравнил этих рабов бедняками в США, живущими на пособие.

Рабство в России было чем-то вроде ломбарда для тех, кому нечего было продать, кроме самих себя; треть рабов сбегали, но обычно возвращались, измученные свободой, не в силах избавиться от менталитета узника: «Не всякий раб мечтает о свободе. После нескольких лет полного подчинения независимое существование в суровой реальности стало почти немыслимым», – говорит историк Хелли. В Америке бежать было труднее: в южных штатах США существовала, пожалуй, одна из самых суровых рабовладельческих систем в мире, поскольку рабов активно использовали для получения высоких доходов от сельского хозяйства. Но каковы бы ни были конкретные условия, тот факт, что существовало столько видов рабов и что каждый индивидуум мог подвергаться разным формам жестокого обращения, означал, что каждый мог считать, будто у него есть какие-то привилегии, будто он не низший из низших. Зависть застилала глаза, мешая видеть общие страдания; на американских плантациях случалось, что одни негры-рабы стегали плетками других. Иными словами, как только институт создан, даже те, кто страдает от него, находят способы, пусть даже незначительные, использовать систему и волей-неволей помогают ей выжить.

Третий вид рабовладельцев – предшественники сегодняшних амбициозных руководителей и бюрократов. Владеть рабами было престижно; быть рабом означало работать. Свободные люди считали ниже своего достоинства работать на другого. Римские аристократы отказывались быть бюрократами императора. Так что он начал использовать рабов на государственной службе, а аристократы нанимали их для управления своими поместьями. У рабов не было семьи, они не были преданы никому, кроме хозяина. Из них получались самые надежные чиновники, солдаты, личные секретари. В Османской и Китайской империях часто встречались управленцы-рабы, иногда рабы-евнухи, которые поднимались на самые высокие посты; кастрация гарантировала, что они будут ставить верность государству выше семьи. Статистических данных, подтверждающих, сколько людей сегодня морально кастрированы своими работодателями, не существует.

Русское слово «работа» – однокоренное со словом «раб». Праздное общество мечтает