Приговор - Иван Любенко

— С картотекой вы обошлись жестоко. А как быть, если эти данные вновь понадобятся?

— Не волнуйтесь, Иннокентий Всеволодович, сразу же восполним.

— Вы спрятали копии в надёжном месте?

— Надёжнее не бывает, — улыбнулся статский советник, дотронувшись пальцем до виска.

— Ах, да, простите! Совсем забыл про вашу феноменальную память.

Князь плюхнулся в кресло, поставил рюмки на стол и наполнил.

— Люблю этот запах, — с благоговением вымолвил гость. — Пахнет рождеством и домашним уютом.

— Боюсь, нам долго придётся жить воспоминаниями о сытой и относительно спокойной жизни, — усаживаясь напротив, заметил Ардашев.

— Думаете, Советы продержатся?

— Не знаю, но действуют они очень решительно.

Князь молча выпил рюмку, его примеру последовал и Клим Пантелеевич.

— А вы останетесь в столице или подадитесь на родину?

— Уеду в Ставрополь. Надеюсь переждать в провинции это смутное время.

— Собираетесь практиковать?

— Возможно… А вы?

— Закончу кой-какие дела и махну за границу. Не имею права рисковать жизнью четверых детей.

— И куда?

— Ещё не решил. Но, скорее всего, в Америку. Лучше уж я оттуда посмотрю на то, что здесь будет происходить. — Князь вновь наполнил рюмки. — А поедемте со мной, а? Вы же видите, что творится! Неужели не понимаете, что вас снесёт первая кровавая большевистская волна? Нашего брата не милуют и убивают тайно, без шума. — Мирский выпил коньяк и, достав из кармана серебряный портсигар с царским вензелем на крышке, закурил.

Ардашев сделал глоток и сказал:

— Всё так. Но съезжу в Ставрополь, на родительские могилы посмотрю, подожду немного. А за границу я всегда успею… К тому же, и дом там у меня…с беседкой…у самых Тифлисских ворот.

— Да о чём вы? О каком доме ведёте речь? О какой беседке? Надо себя спасать. Бросать всё к дьяволу и бежать… Вы же видите, какая кровавая заря занимается над страной! Чернь проснулась от векового сна. Пьянь, грязь, горе…

— Как бы там ни было, но это наш народ.

— А что такое народ? Вы называете народом это стадное большинство? Сегодня их Ленин увлёк, назвав воинскую доблесть — предательством, а грабежи — экспроприацией, а завтра ему на смену может прийти другой тиран. И все они, по крайней мере основная масса, пойдут за ним, отдавая в жертву своих детей, родителей, жён и мужей.

— Знаете, — усмехнулся Клим Пантелеевич, — ровно эти слова говорил мне один мой старый знакомый в Киеве в шестнадцатом году. Теперь он, как я слышал, начальник сыскного отделения в Ставрополе.

— Вот видите, два умных человека убеждают вас в одном и том же, а вы не хотите слушать, не верите нам.

— Ну почему же не верю? Всякое может случиться в смутное время, а если Россия переболеет этой красной заразой, как ребёнок корью, и всё наладится? Вы не допускаете такой вариант?

— Да не может ничего наладиться, дорогой мой Клим Пантелеевич! Не может! России вынесен приговор. И он, возможно, бессрочный. — Князь поднялся и заходил по комнате. — Посмотрите, кто захватил власть, и вам всё сразу станет ясно. — Он взмахнул руками. — Да что вы, ей-богу…

— Хорошо, допустим, вы правы. Но почему тогда не побороться с этой ордой? Нам ли с вами бояться? — Ардашев устремил на князя внимательный взгляд.

— А ради кого вы хотите проявить смелость? Ради тех, кто трясётся в своих квартирах и боится громко чихнуть? Они даже слезу не уронят, когда нас вздёрнут на виселице. Разве что осудят, покачивая головами, мол, чего этим двум господам не хватало? Зачем высунулись? Сидели бы потихоньку, как все, и живы бы остались. Ан-нет, вылезли, покрасоваться захотелось.

— Мне, собственно, и терять нечего. Детей у меня нет.

— Да будет вам! — князь в сердцах махнул рукой и шагнул к двери, но вдруг обернулся и сказал: — Если передумаете — звоните. Уедем вместе. Пару недель я ещё буду в Петрограде. Помогу. Да хранит вас Бог. Честь имею.

— Честь имею…

А дальше события развивались с кинематографической быстротой. Чиновники Певческого моста[1], не желавшие сотрудничать с большевиками, были уволены приказом Народного комиссариата по иностранным делам уже шестнадцатого ноября. Ардашев, естественно, оказался среди них.

Петроград захлестнули погромы, аресты и обыски. По городу сновали грузовики с солдатами и матросами. Наступили чёрные зимние вечера. Холод и страх наполнили каждый дом, каждую квартиру. Жизнь сотен тысяч людей сузилась до простого желания обрести покой и найти еду.

Вскоре, двадцать четвёртого числа того же месяца, большевики издали декрет № 1 «О суде». Согласно этому документу, вся недавняя судебная система упразднялась, включая и адвокатуру. Петроградские присяжные поверенные и их помощники ещё пытались сопротивляться. В тот же день они созвали экстренное совещание под председательством Иосифа Гессена и приняли постановление, в котором отмечалось два основных момента: во-первых, все присутствующие признали, что декрет, как исходящий от организации, незаконно захватившей власть в стране, не имеет силу закона, а во-вторых, — члены адвокатуры должны продолжать свою работу до приостановления деятельности судов насильственным путём.

А двадцать восьмого ноября, в знак протеста против узурпации власти большевиками, адвокаты собирались устроить шествие к Учредительному собранию, однако так никто никуда и не пошёл. Не хватило смелости.

В это трудное время Ардашевы решили покинуть столицу и отправиться в Ставрополь.

На железной дороге теперь творился невообразимый хаос. Повсюду шныряли красные патрули, которые под предлогом проверки документов и поисков офицеров, занимались обычными грабежами. Поскольку путь пролегал через занятые большевиками районы, Клим Пантелеевич и Вероника Альбертовна взяли с собой минимум вещей, но всё равно жёлтый глобтроттер набился под завязку. Деньги и ценности пришлось зашивать в одежду и прятать в двух потайных отделениях чемодана.

Занимая место в обычном вагоне, статский советник услышал знакомый слегка скрипучий голос. Когда его обладатель, идя по проходу, поравнялся с Ардашевым, он от неожиданности замер.

— Клим Пантелеевич? Какими судьбами?

— Вероятно, теми же что и вы, Михаил Архипович.

— В Ставрополь?

— Да. А вы?

— Тоже.

— У нас пока одно место свободно. Прошу.

— Благодарю.

— Это моя супруга — Вероника Альбертовна.

— Очень приятно, — мужчина склонил голову в вежливом поклоне.

— Михаил Архипович Летов. Мой старый знакомый по Персии, — рекомендовал Ардашев.