Хозяин зеркал - Юлия Зонис

Между тем тетушка все разорялась, а гордость и обида все пуще разгорались в Джейкобе, да так припекли, что он не выдержал и процедил сквозь зубы:

– Я не хочу убивать Боба О’Сулливона не оттого, что трушу. Я его не боюсь. Просто – не хочу убивать.

Тетушка снова всплеснула руками и вскочила, подобрав юбки. И так, с полными руками юбок, метнулась в дом. Джейкоб остался один на грядке латука. В его руках была тяпка. Он как раз пропалывал латук, когда тетушка пришла требовать исполнения долга.

Джейкоб задумчиво помахал тяпкой, задрал голову и уставился на проплывающие над Долиной облака. Облака были желтые и кирпично-красные, подсвеченные заходящим солнцем. С востока уже поднималась ночь. Там, на востоке, где в угасающем матово-синем небе кружилась еще над полем недавней – и последней – дядюшкиной битвы стая перепончатокрылых стервятников, там, за обступившими Долину невысокими синими хребтами, был Город. Оттуда пришел Святой Пустынник. Туда уходили караваны, нагруженные сушеным страусиным мясом, а также маслом и другими продуктами конопляного производства. Но Джейкоб не думал о Городе. То есть не о Городе в целом. Он думал о том, как эти же вот облака будут проплывать над Смотровой башней – длинной тонкой иглой в самом центре Города – и будут цепляться за ее шпиль, и в них, в облаках, отразятся краски вечной городской Авроры. Джейкобу хотелось посмотреть на Аврору. Он полагал, что узор облаков и узор песчинок, узор теней, отбрасываемых ветвями серого бересклетника, и узоры, образуемые сложными маневрами стай клювокрылых вьюрков – или даже те узоры, в которые складывается мозаика их гнезд на синих скалах, – все это лишь отражения, или отголоски, или дополнения одной фразы, неслышно произносимой полотнищами городской Авроры. Джейкобу очень хотелось бы разгадать значение этой фразы. Иногда ему казалось, что он уже почти улавливает слова, видит связи, выстраивает стройный ряд повторяющихся деталей, но миг, дуновение ветерка – и рисунок рассыпа́лся на сотни не имеющих смысла фрагментов. Это бесило Джейкоба, просто выводило из себя. Единственное, что способно было вывести его из себя, – бессмыслица. Как вот с этим узором. Или как с кровной местью – необходимостью взять двустволку и в кого-то из нее стрелять, надеясь, что древнее оружие не взорвется в руках.

Мальчик вздохнул и опустил взгляд на высохшую от жары грядку. Их собственный колодец почти иссяк. Оно и понятно. Была семья – и нет семьи. Джейкоб лениво ковырнул тяпкой рыжий земляной ком. Потянулся за длинным, цепко обвившим стебель латука сорняком. Запустил пальцы между твердыми комками, подрываясь под корень. Сзади зашуршало. Джейкоб обернулся.

Тетушка Джан стояла там со всеми своими юбками и со странным выражением лица. Левой рукой она упиралась в бок, правой протягивала Джейкобу небольшой кожаный кошелек.

Мальчик недоуменно моргнул. Не то чтобы он рылся в тетушкиных вещах – то есть рылся, конечно, заглядывал на случай, если придется, по выражению Пугала, делать ноги (Джейкоба всегда смешила эта фраза из уст Пугала, учитывая, что для человека и для голема слова имели совершенно разное значение), ну да, заглядывал, но чтобы тетушка вот так, сама, протянула ему кошелек со всей прошлогодней выручкой за коноплю… нет, подобного мальчик не ожидал.

– Тетя Джан, вы что? – осторожно спросил он.

– Вот, возьми, – просто сказала тетка. – Возьми и отправляйся в Город. Поезжай и купи себе ненависти. Потом возвращайся и исполни свой долг.

Джейкоб снова моргнул.

– Вы хотите, чтобы я пошел к Торговцам Ненавистью?

Тетка отрывисто кивнула, уронила мешочек к ногам Джейкоба и, не оглядываясь, пошла в дом. Ее узкая прямая спина на мгновение замерла в дверном проеме, и Джейкоб неожиданно для себя понадеялся – может, все же оглянется?

Нет. Не оглянулась.

Ездовой страус дремал, подобрав под себя длинные лапы, и лишь испуганно топорщил хохолок всякий раз, когда в костре потрескивала ветка бересклетника. Небеса были темны, только на востоке, над Городом, мерещилось бледное сияние. Горы тщились дотянуться до небес горбатыми спинами, почесать хребты и понежиться в прохладных лучах, но небеса смотрели презрительно на скучившееся внизу каменное стадо и оставались высоки и недоступны.

Синеватое, рыжеющее у корней пламя освещало узкую площадку. Слева утес и справа утес, а посередке Джейкоб, страус по кличке Страус и расположившийся на седле с высокими луками Пугало. Пугало мальчик прихватил с собой, справедливо заключив, что тетушке он вряд ли понадобится. Так же, без зазрения совести, он оседлал последнего страуса. Тетушке никуда ездить не надо, ведь со всеми соседями она давно перессорилась. Джаннат О’Линн была гордячкой и считала, что славный род О’Линнов напрямую произошел от Святого Пустынника. То, что остальные жители долины имели ровно такие же основания для гордости, тетушку волновало мало. То, что она вышла из кочевого племени сатсу и к славному роду О’Линнов принадлежала лишь по мужу, тоже не шло в расчет.

Самому Джейкобу на происхождение было глубоко наплевать, тем более что отца своего он в глаза не видел, а мать, Эрин О’Линн, младшая сестра дядюшки Поджера, скончалась, когда сыну не исполнилось и полугода. Джейкоб даже могилу ее навестить не мог, потому что долинники на манер кочевых племен заворачивали покойников в саван и оставляли на съедение перепончатокрылым стервятникам. Пугало почитал такой обычай отвратительным, а сыну рано ушедшей Эрин было все равно. Должны же стервятники чем-то питаться?

Сейчас Пугало, залихватски надвинув шляпу на левый глаз, рассуждал. Всякому, кроме Джейкоба, показалось бы, что это просто бубенчики тихо позвякивают, однако мальчишка слышал в их звоне слова. Пугало говорил так:

– Тебе небось все уши прожужжали рассказами, как ненависть у Торговцев кипит в серебряном котле под золотой крышкой, и вкус у нее как у лучшей ливерной колбасы?

Джейкоб хмыкнул. Он понятия не имел о том, что такое «ливерная колбаса». Пугало зачастую забывал, что говорит с выросшим в пустыне мальчишкой, который, кроме Долины да редких караванов скупщиков конопли или Старьевщиков, ничего не успел повидать.

– Так вот, ты этим вракам не верь, – продолжал голем. – Всё брехня. Ненависть перегоняют в лабораториях, принадлежащих Господину P, и разливают по маленьким стеклянным ампулам. Она не имеет цвета, вкуса и запаха, и у лучшей ненависти вязкость как у разбавленного сахарного сиропа. Или нитроглицерина. Поэтому, если тебе предложат какую-то бурду с запахом и вкусом ливерной колбасы, не вздумай купиться.

Джейкоб поворошил палкой в костре и потянулся к фляге. Воду следовало экономить. На всю дорогу он взял две фляги, да и для тех воду пришлось процеживать через марлю. На марле осталось полно песка. Третий Колодец умирал. А если Джейкоб все же доберется до Города, и Торговцы Ненавистью его не обманут, и он как-нибудь сумеет пристрелить Боба О’Сулливона и его придурковатого братца из кривой двустволки, Второй Колодец умрет прежде Третьего. Радости в этом никакой.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, мальчик нацарапал обгоревшим концом прута на камне три буквы: WPF. В надписи не было законченности, и Джейкоб раздраженно стер буквы носком сапога.