Версальский утопленник - Жан-Франсуа Паро

Полотеры, горничные и пажи частыми гребнями прочесали все апартаменты королевы, все туалетные комнаты и даже большой зал для приемов. Безрезультатно. Универсальный ключ как сквозь землю провалился. Камеристка уговорила королеву сосредоточиться и вспомнить, когда она в последний раз видела ключ у себя на одежде. Ее Величество ответила, что, как ей кажется, войдя в свою ложу в Опере и сбрасывая плащ, она задела его рукой. Таким образом, приходилось признать, что украшение пропало в Париже во время бала. Неожиданно королева побледнела и чуть не упала в обморок. С трудом переводя дыхание, она рассказала о своем разговоре с неизвестной маской; чтобы лучше слышать собеседницу, она наклонилась к ней так низко, что едва ли ни касалась ее. Чем чаще она вспоминала этот разговор, тем больше в ней крепло убеждение, что кража произошла именно во время беседы. Стоило ей подумать, что придется сообщить королю о пропаже, на глазах у нее выступали слезы. Тогда госпожа Кампан посоветовала ей обратиться за помощью к маркизу де Ранрею, чья работа в полиции, верность и сообразительность являлись гарантией успешного исхода поисков. Согласившись с ее доводами, королева тем не менее отвергла это предложение. Именно безупречная честность Компьеньского кавалера, пользовавшегося ее доверием и уважением, побуждала ее отказаться от его услуг. «Я не могу заставить его скрыть что-либо от короля, он откажется это сделать», — с отчаянием в голосе произнесла она. Госпожа Кампан снова задумалась, а потом предложила воспользоваться услугами инспектора Ренара, мужа одной из служанок королевы, на чью скромность — принимая во внимание работу мужа — можно было положиться. В ответ королева захлопала в ладоши. Было решено обратиться к инспектору Ренару, а чтобы лишний раз не беспокоить короля, ничего ему не говорить.

Вторник, 21 апреля 1778 года. Версаль.

Зябко поводя плечами, вдова Манье завязала на тощей груди концы косынки. Конец апреля. Времена года сменяли друг друга, однако ни один сезон не отличался привычной, устоявшейся погодой: зимой властвовал долгий ледяной холод, а летом стояла страшная жара и, как следствие, засуха. Во времена ее молодости погода так резко не менялась; впрочем, если вспомнить, и тогда бывали свои неприятности. На память пришла засуха 1740 года, унесшая тысячи жизней. Вздохнув и водрузив на нос очки, она в который раз принялась перечитывать запись, сделанную в регистрационной книге. Собственные окуляры напомнили ей об очках с темными стеклами у того постояльца, что прибыл к ней в гостиницу вчера вечером. Интересно, заметил ли он через свои стекла, что на улице стемнело? Из-за надвинутой на лоб шляпы и высоко поднятого воротника она не смогла рассмотреть его. Если бы ее попросили описать постояльца, она вряд ли сумела бы это сделать, настолько неприметно он выглядел. Единственно, что бросилось ей в глаза, — так это некоторая странность в его фигуре, однако объяснить, что в ней странного, она бы затруднилась.

Не менее чудной показалась ей и его речь; беглая и правильная, однако отличавшаяся необычным выговором. Постоялец похвалил плющ, увивавший фасад гостиницы, и долго рассказывал об этом растении, углубляясь в мельчайшие подробности. Ах, этот hedera helix тут, ах, этот hedera helix там… зачем ей все эти глупости? А он продолжал многословно восхвалять полезные свойства этого растения. Из него, видите ли, можно готовить отвар для лечения ревматизма и болей в ногах. А в виде припарок он отлично помогает от зубной боли. Да уж, нашел панацею от всех болезней.

Лично она не видела в этом растении ничего, кроме змееобразного стебля, который растет, цепляясь за трещины в стене, и незаметно дорос до окна. Вот уж истинно отродье. Так и хочется подрезать его под корень, но, памятуя, какое оно живучее, понимаешь, что лучше не трогать. Ведь стены в любую минуту могут рухнуть, а разросшееся растение как-никак образовало дополнительный каркас и поддерживает их. И это не считая пташек, летучих мышей, ос и прочих тварей, нашедших среди его листьев и стол, и дом.

Ах, он и в самом деле заморочил ей голову этим плющом. Оглушенная таким потоком слов, она даже забыла спросить его имя и род занятий. А уж проверить, что он написал, и подавно. И только теперь поняла, какой ужасный промах допустила: имя постояльца скрыла большая жирная клякса, остался только род занятий: негоциант.

А утром она узнала, что постоялец уехал рано-прерано, и видел его только слуга, что работает на конюшне: постоялец шел ему навстречу с дорожной сумкой в руках. Слава богу, она хотя бы плату за ночлег потребовала у него вперед! На миг она задумалась. В ее тихой и чистенькой гостинице, снискавшей хорошую репутацию, останавливались почтенные клиенты. И она не желает иметь неприятности с полицией, которая чуть ли ни каждый день требует подавать списки постояльцев. Что делать? Лгать она не хотела. Она обмакнула в перо в чернила и на бумаге, которую предстояло отдать инспектору, с усердием вывела: «Гостиница Менье, улица Реколле, в ночь со вторника 21 апреля 1778 года, имя не читается, негоциант (полагаю, иностранец)». Ей показалось, что с таким отчетом вполне согласятся и ее совесть, и власти.

Довольно, я согласен поставить справедливую свою обиду на службу богу Марсу.

Гораций

27 июля 1778 года, в открытом море, в виду Уэссана.

Изумленный Николя рассматривал свои покрасневшие руки. Ему казалось, что он стоит по пояс в крови, однако боли он не чувствовал. Находясь в самом центре канонады, он не мог пошевелить даже пальцем. Нельзя сказать, что ему было страшно, нет, охватившее его чувство скорее напоминало оцепенение. Он не раз испытывал страх, но впервые от страха у него случился паралич и тела, и воли. Он не понимал, что с ним происходит, казалось, от боли тело его превратилось в сплошной комок нервов. Неожиданно взгляд его упал на разрубленного пополам стрелка, и только тогда он осознал, что жив и невредим. Когда чувства вернулись к нему, то едва слышный, словно пробивающийся через толстый слой ваты, шум сражения мгновенно оглушил его своим грохотом. Свист пуль, угрожающее шипение ядер, треск падающих мачт и разбитых в щепки рангоутов сливались в единую жуткую симфонию. Дым закрывал от него ют и стоявших там людей, среди которых находился герцог Шартрский. Между двумя выстрелами он с трудом разглядел бледное лицо Ла Мотт-Пике, командира штандарта «Сент-Эспри», и тут же потерял его из виду. Когда корабль стал взбираться на волну, он, поскользнувшись в луже крови, потерял равновесие и непременно бы упал, если бы кто-то из офицеров, протянув руку, не помог ему удержаться на ногах. Раскатистый залп бортовых пушек, нацеленных на английские корабли, на время лишил его слуха. Слух постепенно возвращался к нему, и в ушах зазвучал свист ядер. Что все-таки произошло? В ожидании скорого продолжения дуэли между плавучими крепостями наступило временное затишье.

Углубившись в собственные мысли, он мгновенно вспомнил встречу, состоявшуюся в конце апреля в доме адмирала д’Арране. Комната полнилась ароматом белой сирени, и сидевшая рядом с вазой за вышиванием Эме время от времени прижималась лицом к крупным белым гроздьям. Отважный маневр старого офицера вынудил Николя выстроить линию обороны под прикрытием высокой скалы, и теперь, в ожидании следующего удара, он любовался парком, окутанным шелестящей на весеннем ветру молодой листвой. Заслышав скрежет колес подъезжающего экипажа, адмирал вопросительно поднял голову. Заржали кони, захлопали дверцы, и на усыпанной гравием дорожке, что вела к крыльцу, раздались быстрые шаги. Зазвучали голоса, перекрываемые зычным басом дворецкого.