Полночь в Малабар-хаусе - Вазим Хан

Маунтбеттена – то есть по религиозному признаку. Ганди на эти переговоры не явился. Он оставался ярым противником раздела Индии вплоть до дня своей смерти. Так, к новой Индии перешли районы с преобладанием индусов и сикхов, а к новому государству, Пакистану, – районы с преобладанием мусульман. План подразумевал и раздел провинций Пенджаб и Бенгалия, где большую часть населения составляли мусульмане.

Что следовало предвидеть и к чему люди оказались совершенно не готовы, так это насилие в обществе, последовавшее после объявления фактической линии раздела – линии Рэдклиффа – и последующее перемещение враждебно настроенного населения.

К тому времени, как буря стихла, более двух миллионов человек лежали мертвыми и еще десять миллионов вынуждены были покинуть свои дома. Все эти ужасы и нечеловеческая жестокость казались Персис непостижимыми. Ее поражали не столько убийства и изнасилования, сколько то, что совершали их, по большому счету, обычные люди – почтальоны, клерки, фермеры. Персис вспомнила, как присутствовала на собрании ротари-клуба в домике своего отца на Равелин-стрит. Там показывали новостные ролики студии «Мувитон Ньюс», кадры беспорядков в Дели, фотографии с общегородского комендантского часа, снимки пустынных улиц и закрытых магазинов на фоне горящих зданий и усеянных трупами дорог.

Это был какой-то кошмар! Беременных женщин потрошили. Младенцам разбивали головы о каменные и кирпичные стены. Слепых обливали бензином и поджигали. Она вспомнила, что сказал Маунтбеттен о вспышке насилия, которой грозил Раздел: «По крайней мере в этом вопросе у меня есть гарантии. Я позабочусь о том, чтобы предотвратить беспорядки и кровопролитие».

Какая чудовищная ложь!

Она также помнила речь, которую произнес Неру в день рождения Индии. Из отцовского приемника до Персис доносились слова, обращенные к чему-то неизвестному, возможно непознаваемому, что присутствовало в сердце и разуме каждого индийца.

«Много лет назад мы решили встретиться с судьбой лицом к лицу, и теперь пришло время выполнить наши обещания, пусть и не в полной мере, но все же существенно. Ровно в полночь, когда мир спит, Индия пробудится к жизни и свободе. Приходит час, который выпадает крайне редко. Мы переходим от старого к новому, заканчивается эпоха, и душа нации, которую долгое время подавляли, наконец находит выражение. В этот торжественный миг мы приносим клятву верности служению Индии и ее народу, а также, что еще более важно, служению человечеству».

Насколько пустыми теперь звучали эти слова!

К некоторым документам прилагались фотографии. Одна из них запомнилась ей надолго. Три явно молодые женщины были обезглавлены, а их тела прислонили к колодцу в поле. Куда пропали их головы? Может, их бросили в колодец?

Персис вспомнила изречение Цицерона: «Умершие живут в памяти живых».

А помнит ли кто-то этих девушек? Возможно, она последний человек на земле, который произносит их имена. Когда Персис только начала свое расследование, ее опьяняла вера в грядущие почести, славу и уважение товарищей. Но эти преступления заставили ее поменять точку зрения. Зло может процветать только тогда, когда остальной мир с ним в сговоре. Теперь речь шла не только о ее собственных амбициях, но и о том, чтобы уравновесить чаши весов.

Стук в дверь вернул ее к действительности. Это оказался Бирла.

– В городе Амритсар девять отелей «Золотой храм». Ни в одном из них Хэрриот не останавливался.

Когда Бирла ушел, Персис задумалась. Ее продолжал беспокоить загадочный код, записанный на листке. Кто такой Бакши? Зачем Хэрриот выписал это имя? И что значил код УЧК41/85АКРЖ11? Персис надеялась, что, узнав местонахождение отеля «Золотой храм», сможет разгадать загадку.

Вздохнув, она вернулась к работе.

10

Гробница Хаджи-Али, построенная в 1400-х годах, возвышалась на крошечном островке посреди залива Хаджи-Али-Бей в центре Бомбея. С городом ее соединяла узкая дорожка, по которой можно было пройти только во время отлива. Когда начинался прилив, дорожка исчезала, и тогда казалось, что гробница суфийского святого плавает по воде.

Персис припарковалась у прибрежной дороги и направилась к усыпальнице и прилегающей к ней мечети, мерцающей в лучах полуденного солнца. Со всех сторон толпились паломники; одни поглядывали на Персис с любопытством, другие – с открытой враждебностью. На протяжении многих веков женщинам запрещали посещать гробницу, и даже сейчас их не пускали в центральное святилище, где покоился святой. Недавние петиции, поданные в Верховный суд Бомбея, остались без внимания. Согласно закону, женщины по-прежнему были здесь персонами нон грата, и потому было вдвойне удивительно, что сюда пустили Еву Гэтсби – женщину, да еще иностранку.

Американка обнаружилась сразу за гробницей, в ослепительно белом внутреннем дворике. Она рассматривала ряд колонн, украшенных мозаикой: синие, зеленые и желтые осколки, расположенные причудливыми узорами, как в калейдоскопе, перемежались написанными арабской вязью девяносто девятью именами Аллаха.

Чтобы уважить запрет на открытую одежду, Ева облачилась в джодпуры – брюки для верховой езды, высокие сапоги и белую блузку, а на голову надела платок и модные выпуклые солнцезащитные очки в желтой оправе. В этом наряде она походила одновременно на фотомодель и на исследовательницу джунглей.

Склонившись над штативом, она устанавливала на него камеру.

Неподалеку Персис заметила маленького индийца в белых шальварах и белой тюбетейке и решила, что это официальный эскорт Евы. От него так и веяло беспокойством, как будто он пронес сюда мину и ждал, что она вот-вот взорвется.

– Хорошо, что вы пришли, инспектор, – сказала Гэтсби с легким акцентом коренной жительницы Нью-Йорка. – По правде говоря, я очень надеялась встретиться с вами, пока я еще здесь. Ведь вы первая в Индии женщина-следователь. А теперь еще и знаменитость. Если не возражаете, я бы хотела сделать пару ваших снимков.

Персис не знала, что ответить. Американка излучала такую самоуверенность, как будто не допускала даже мысли, что мир может не согласоваться с ее желаниями. Гэтсби была одной из тех, кто не потрудился дождаться допроса в Лабурнум-хаусе.

– Я пришла поговорить с вами о сэре Джеймсе Хэрриоте.

Ева улыбнулась, демонстрируя ослепительно белые зубы. Это была высокая элегантная красавица. Из-под ее платка выбивались пряди темных волос. Такая легко могла бы блистать на голубых экранах – тем более что она чем-то походила на молодую Оливию де Хэвилленд. Персис была поклонницей этой американской актрисы с тех пор, как посмотрела фильм «Они умерли на своих постах».

Гэтсби вынула из кармана пачку сигарет «Кэпстанс» и закурила. Ее сопровождающий, который до того стоял, скрестив на груди руки, заозирался, словно испуганный кролик. Персис отметила, что они с Евой, единственные женщины во дворе, привлекают к себе очень много внимания.

В дальнем конце двора группа суфийских певцов принялась исступленно молиться. Их певучие голоса разносились по двору, смешиваясь с