Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес! - Николай Куликов

Винер до последнего боролся за жизнь, но одеревеневшие мышцы уже не слушались: холод делал свое дело. Силы окончательно покинули подводника, и, несмотря на отчаянные попытки, снова вынырнуть на поверхность он уже не смог. Вместо живительного воздуха в легкие хлынула обжигающая ледяная вода, и, теряя сознание, он вдруг подумал о Марте. Это была его последняя мысль, затем все погрузилось во мрак…

Винер уже не чувствовал, как его ухватили за ворот кителя чьи-то сильные руки — это, обвязавшись страховочным концом, бросился в воду моряк с подошедшего тральщика…

03 часа 55 минут

В ту самую минуту, когда безжизненное тело командира «U-941S» вытащили на палубу тральщика, в окно дома старика Берзиньша тихонько постучали. Сам хозяин в это время спал и поначалу ничего не услышал, однако стук повторился — теперь стучали значительно громче. Кряхтя и негромко ругаясь по-латышски, старик слез с кровати, надел тапочки и в исподнем прошаркал на кухню. Отодвинув занавеску, он увидел в тусклом лунном свете стоящую под окном женщину в черном шерстяном платке и ватнике, в которой без труда узнал соседку Мирдзу. Она показывала знаками «Открой!», и Берзиньш махнул ей рукой, чтобы подходила к дверям. «Какого черта ее принесло среди ночи?» — удивленно думал старик, набрасывая старенькое пальто. В холодные сени вместе с ним бесшумно выскользнул и Горячев: приложив палец к губам, он расположился в простенке справа от двери. Правая рука капитана была в кармане пиджака, где у него наверняка имелось оружие. Хозяин с горящей свечой в руках, стоя у закрытой двери, негромко спросил:

— Мирдза, это ты?

— Открой! Беда у меня!

— Случилось что?

— Внучку ко мне привезли с хутора — на новогодние праздники. Животом девка сильно мается: думаю, отравилась чем. Помоги, Ивар, травкой своей! Той смесью на коре дуба, которой ты меня недавно на ноги поставил!

— Погоди, сейчас оденусь.

Берзиньш вернулся в комнату вместе с Горячевым. Разговор с Мирдзой он вел на латышском, поэтому сейчас старик шепотом объяснил капитану суть дела. В заключение добавил:

— В травах я понимаю — это правда. И соседку, было дело, лечил — тут она не врет!

Невысокий щуплый шестидесятипятилетний старик с седыми всклокоченными волосами и жиденькой бородкой удивительно чисто говорил на русском. Горячев укрылся в его доме скрепя сердце — очень не хотелось подставлять Берзиньша под удар — но, похоже, в создавшейся ситуации другого выхода не было. Когда капитан передал ему привет из Москвы, от сына, старик был вне себя от счастья: он принял Горячева как родного, не задавая лишних вопросов. Хотя наверняка догадывался, что за гость поселился в его доме…

— Сейчас открою! — вернулся к двери хозяин. — Насилу нашел эту дубовую кору!

После короткого совещания с Горячевым было решено: соседке надо открыть — иначе это будет выглядеть совсем уж подозрительно. Капитан при этом остался в комнате, чтобы женщина не могла его увидеть. Он не случайно, заслышав стук в окно, оказался в «полной боевой готовности» — бодрствующим и одетым. Сегодня ночью Горячев не ложился: проведя радиосеанс с Центром и спрятав рацию, он так и просидел всю ночь в своей комнатушке на стуле. Скоро за ним должен приехать Валет…

Внезапно в сенях послышалась какая-то возня, сильно хлопнула наружная дверь, а затем по половицам протопали чьи-то тяжелые шаги! Горячев отпрянул за каменную печь и выхватил из кармана пистолет, приготовившись стрелять в первого, кто войдет в комнату. Но первым в дверном проеме показался хозяин — к его виску был приставлен «наган», который держал прятавшийся за спиной старика человек. Позади угадывались другие фигуры в серо-зеленых шинелях, и Горячев понял: если начнет стрелять — обязательно попадет в старика Берзиньша. Капитан медленно опустил оружие: стрелять по отцу своего сослуживца он не мог…

03 часа 55 минут

В далеком южногерманском городке Аугсбург в детском приюте № 14 громко заплакал младенец. Молоденькая сиделка, почти девочка, вздохнула и встала с кушетки. Одернув платье, она сунула ноги в старенькие сандалии без ремешков и на ощупь нашла спички на тумбочке рядом. Скупой свет от керосиновой лампы озарил просторную палату, в которой в два ряда стояли маленькие кроватки. Подойдя к одной из них, она взяла на руки плачущего ребенка и стала его укачивать, тихо напевая детскую песенку про веселую молочницу Гретхен. Вскоре младенец успокоился, и сиделка снова уложила его в кроватку. Девушка дежурила в этой палате только первую ночь, поэтому взглянула на маленькую пластмассовую бирку, надежно закрепленную на ручке малыша: «Мальчик…» Чуть ниже специального номера было написано: «Александр Яковлефф-Клост. Родился 12 мая 1944 года».

…А за тысячи километров от немецкого городка в забытом богом степном райцентре на севере Казахстана беспокойно ворочалась на жесткой больничной койке Анна Тимофеевна Яковлева. Сюда, в поселковую больницу ее перевели всего неделю назад — хотя болела она уже не меньше полумесяца (обострилась застарелая пневмония). Пожилая женщина, уже находясь в больнице, явственно почувствовала, что отношение к ней значительно улучшилось: стали посытнее кормить, наконец-то начали лечить. Конечно, она не могла знать и даже не догадывалась — с чем связаны подобные послабления строгого спецпоселенческого режима. «Видно, зачем-то я еще понадобилась этой власти…» — рассудила умудренная житейским опытом Анна Тимофеевна. Она чувствовала своим материнским сердцем — это как-то связано с сыном. Из приговора, который ей зачитали в московской тюрьме перед отправкой на спецпоселение, она поняла самое главное: ее сын жив! Да, он совершил что-то страшное, о чем ей даже не хотелось думать, но он жив! Лежа на спине и сложив ладони перед собой (нашейный крестик сорвали еще в тюрьме), мать беззвучно зашептала горячую и страстную молитву.

2 января 1945 года, г. Лиепая

Яковлев Александр Николаевич

Всю ночь мне снились кошмары. Сначала я бежал по лесу, продираясь сквозь густой кустарник, спотыкаясь и падая, а сзади на меня надвигалось что-то невыразимо страшное, отчего я пытался кричать, но никак не мог открыть рот… Я почувствовал, что задыхаюсь, и с ужасом понял: вокруг меня, насколько хватает глаз, чвакающая болотная жижа. Она неумолимо затягивала меня в свое мерзкое нутро, а я не мог пошевелить ни руками, ни ногами… Вдруг я увидел прямо перед собой неясную, словно расплывчатую фигуру в белых одеждах. Это был Монах — я узнал его! Тот самый Монах, который спас меня в октябре. Почему-то голосом старика Никитского он повторил несколько раз: «Россия превыше всего!..»

Потом я проснулся…

В каюте было темно, и я взглянул на наручные фосфоресцирующие часы: три ночи ровно. Лежать и анализировать свои ночные видения уже не было времени — да это было и не в моих правилах. Щелкнув выключателем в изголовье, я рывком сел на койке: надо было спешить — в половине четвертого в гараже меня будет ждать Дубовцев. Вспомнив этого человека, я непроизвольно поморщился словно от зубной боли. Красиво он меня вчера «сделал»!