Роза Тибета - Лайонел Дэвидсон

Он отскреб кружки снегом и упаковал их, а также кухонную утварь и постельное белье, и привязал все это к сопротивляющемуся животному.

Он сказал: ‘Мы должны действовать быстро, сахиб, или мы застрянем на Котчин-ла. Будет лучше, если ты пойдешь пешком.’

‘Хорошо’.

‘ Ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы идти?

- Я сказал "хорошо’.

Мальчик выглядел таким маленьким, зажатым и измученным, что хотел извиниться за свою резкость, но Ринглинг просто отвернулся, сжав губы, и начал с ненавистью колотить мула, крича: "Хойя! Хойя!’, пока он не сдвинулся с места, и возможность была упущена.

Хьюстон надел очки и последовал за ним в воющую черноту.

4

Не считая снежной бури, когда он лежал без сознания, с тех пор, как они вошли в Тибет, не было сильных ветров. Хьюстон понятия не имела, чего ожидать. Это обрушилось на него, как море, потрясающий ледяной шведский стол, который мгновенно сбил его с ног. Он не был уверен, лежит ли он на спине или на животе, темнота в первые мгновения была такой интенсивной, океан давления был таким плотным вокруг, что он, казалось, находился в другой стихии. Он не мог дышать, и ледяной поток, проносившийся мимо его заткнутых ушей, был подобен звуку тромбонов. Он споткнулся, встал на колени и снова встал с них, два или три раза, прежде чем почувствовал, что его тянет рука. Он задыхался, его рот был полон удушающего ветра, и он вонзился в ветер и устойчивую вибрацию звука, и обнаружил, что он вонзается в мула, его лицо сильно прижато к его волосатому животу. Мальчик держал его там, ревя ему в ухо.

‘ Опустите голову, сахиб. Продолжайте в том же духе. Скоро станет легче.’

Он кивнул головой, слишком потрясенный, чтобы говорить.

‘Легче, когда мы добираемся до трассы ... . Погрузись в нее с головой... .’

Он снова кивнул, и мальчик потряс его за руку, и они повернулись и пошли вниз головой.

Он уже несколько дней почти не двигал ногами; они были как у марионетки. Но он наклонился навстречу ветру и нашел способ дышать, уткнув голову в подбородок, и одна нога следовала за другой, и он предположил, что они двигались.

Он потерял всякое представление о времени и направлении, мрачно сосредоточившись на возвратно-поступательном машинном движении своих ног и невероятном реве звука; и вскоре погрузился в фантазию, в которой он был частью звука, важной частью хронометража, и стало важно, чтобы он не останавливался, ибоесли бы он остановился, звук прекратился бы, и все остановилось бы.

Через некоторое время ему пришла в голову мысль, что она пытается оторваться от него, и он усердно работал, чтобы контролировать ее. Но она пошла, дергаясь и выворачиваясь, крича в более высокой тональности, когда она работала сначала на четверть, полтора, а затем на полный оборот позади него, так что ему пришлось откинуться назад, навалившись на нее всем своим весом; и он вышел из фантазии и увидел, что они на трассеи что это был путь, а не ветер, который повернул, и в тот день наступил рассвет.

Они были в широком ущелье между скальными стенами, и воронкообразный звук поднялся выше по высоте, как звуки дудок и труб. Воздух был полон летящих частиц, снега и льда, оторванных от скалы, которые непрерывно разбивались о их головы и спины. Ниже колена все тонуло в брызгах, весь снежный покров ущелья колыхался под порывами ветра, так что все - мелькнувшие валуны, нагруженный мул, сами по себе - казалось, фантастически подпрыгивали и ныряли в ледяную реку. Это была сцена такого опустошения в грязно-сером свете, что вся жизненная сила покинула его. Он подумал, что они, должно быть, шли четыре или пять часов. Он смертельно устал.

Он схватил Ринглинга за руку, но мальчик просто посмотрел на него и отвернулся. Хьюстон увидела, что под большими очками лицо мальчика стало меньше и заострилось, сморщившись от многочасового ветра и превратившись в подобие лисьей маски. Это выглядело как-то дико и самозащитно.

У них был обычай останавливаться каждые час или два, чтобы выпить чаю и цампы, но теперь, похоже, они вообще не собирались останавливаться. Хьюстон увидел, что рот мальчика шевелится, когда он идет, и подумал, что он, возможно, молится.

Он знал, что молитва не может поддержать его, и внезапно понял, что не может сделать больше ни шага, и остановился, чтобы сказать ему об этом; но когда он остановился, почувствовал внезапное уменьшение всей своей энергии и обнаружил, что падает назад, на ветер. Несколько мгновений ему казалось, что он падает, довольно мягко, но совершенно не в силах остановиться, и он лежал там в колышущихся снежных брызгах, слушая вой ветра в ушах и чувствуя только благословенное облегчение от отдыха. Мальчик склонился над ним, губы все еще шевелились, и теперь он мог слышать слова. Ом мани падме хум… . Ом мани падме хум…снова и снова, призыв против зла: "Радуйся, драгоценный камень в лотосе".

Мальчик пытался поднять его, но он еще не был готов встать, и молитва прекратилась, и Ринглинг настойчиво кричал ему в ухо. ‘ Сахиб, не здесь... . Мы не должны останавливаться на достигнутом.’

"Мне нужно отдохнуть", - сказал он и услышал, как слова превратились в тихое пьяное бормотание. ‘Я должен отдохнуть здесь’.

‘ Не здесь, сахиб. Пойдет снег. Мы застреваем на перевале. Пойдем, сахиб. Пойдем, сейчас же.’

‘Я не могу. Я не могу пошевелиться.’

‘На муле’.

Он снова выпрямился, невероятно громоздкий и неуклюжий, мальчик тянул, а ветер толкал, и он снова откинулся назад и обнаружил, что опирается на мула, пока мальчик перекладывал груз. Он поднял ногу, и его подняли, и он почувствовал, что падает с другой стороны, соскальзывает, слабо цепляясь, пока мальчик боролся и удерживал его там, и они снова двигались. Его голова качнулась вверх и вниз, лицо погрузилось в жесткие льдистые волосы на шее мула, и вскоре песнопение началось снова, в его ухе.

Ом мани падме хум.

Ом мани падме хум.

Ом мани падме хум.

‘Ом мани падме хум’.

Акцент ритмично смещался, и его голова качалась в такт, и он попытался произнести слова сам, но обнаружил, что усилие слишком велико, и позволил им ускользнуть. Огромная волна усталости захлестнула его, и он позволил ей