Завтра ты умрешь - Анна Малышева

Генрих Петрович кивнул, словно ничего другого услышать не ожидал:

– Что ж, у вас довольно большой штат. И все они справляются с обязанностями?

– Кто не справляется, тех мы меняем, – с достоинством произнесла Ника, в этот миг сама почти поверив в свое баснословное богатство. – Я довольна прислугой.

– А ваш супруг доволен?

– Ну, этим занимаюсь только я… Но в общем доволен. Претензий нет.

– То есть он считает, что вы хорошо ведете дом и руководите таким большим штатом прислуги? – уточнил психотерапевт и подался вперед, блеснув стеклами очков. – Он вас хвалит за это?

– Меня? – удивилась Ника. – Да за что? Я же ничего не делаю!

– Вот! – На нее назидательно устремился указательный палец. – Вот с чего вы должны были начать рассказ! Вы НИЧЕГО не делаете, СОВЕРШЕННО НИЧЕГО!

Озадаченная Ника только нахмурилась, пытаясь проникнуть в смысл его слов. Генрих же Петрович, по всей видимости, удовлетворенный, снова развалился в кресле и принялся вращаться в нем из стороны в сторону. Ему явно не хватало трубки – с удовольствием отметила женщина.

– Ну, я об этом и говорила, – сказала она, сочтя, что пауза затянулась. «Психиатр молчит, а деньги идут!» – Я ничем не занята целый день, что тут рассказывать?

– Вы только что рассказали, как управляете большим штатом прислуги и следите, чтобы они выполняли свои обязанности. По-вашему, это не работа? И ваш супруг тоже так не считает?

– Он не… Я не знаю, – озадаченно ответила она. – Наверное, это не работа. Я же не хожу за ними по пятам, ничего не переделываю. А вы как считаете?

– Я считаю, что вам стоит обсудить с мужем свой рабочий день, чтобы он понял, чем вы заняты на самом деле, когда он уезжает на свою работу. Обсудить свой день именно с точки зрения РАБОТЫ, которую вы выполняете для его личного удобства и спокойствия. Возможно, у него появятся сомнения в том, что вас можно попрекнуть бездельем.

– Может быть. – Ника не могла не признать, что в его словах была доля истины. – Я попробую… Только что от этого изменится? Моя жизнь останется такой, как была.

– А она вам не нравится?

– Да нет же! – теряя терпение, выкрикнула женщина. – Иначе зачем бы я к вам пришла?! У вас что – часто бывают на приеме люди, которые довольны своей жизнью?!

– Никогда! – с корректной улыбкой ответил Генрих Петрович. Эта улыбка мгновенно уничтожила те положительные очки, которые он успел заработать с начала разговора. Ника ненавидела такие, чисто мимические упражнения, в которых не участвовал взгляд, и уж наверняка – сердце. – Я вообще не встречал таких людей.

– Вот как? – бросила Ника, презрительно щурясь на собеседника. – Значит, мало общались с дураками!

– По – вашему, полностью довольны своей жизнью могут быть только дураки? – Генрих Петрович сделал пометку карандашом в блокноте. Таких пометок за время разговора с Никой он успел сделать около десяти, и ей бы очень хотелось их увидеть, несмотря на то что сеанс был чистой воды фикцией. Обсуждать свои личные вопросы, как советовал Ярослав, она не решилась. Трудно говорить о себе, вдвойне трудно – говорить о себе с человеком, который тебе неприятен, и уж совсем невозможно делать это, поместив свои реальные проблемы в вымышленную обстановку. «Как я могу объяснить, что меня часто нет дома, если «я» не работаю? К кому, в таком случае, ревнует мой «муж»? Почему я, любящая мать, оставляю на чужих людей своего «ребенка»? Из всего сказанного действительно следует, что я либо шляюсь по магазинам, либо завела любовника и еще недовольна, что муж ревнует… Он быстро поймает меня на лжи, если я буду приплетать свою настоящую жизнь!» И Ника решила лгать.

– Конечно, для меня глупость и счастье вообще синонимы! – решительно сказала она. – Я, например, была такой счастливой дурой, когда выходила замуж за богатого! Если бы мне кто-нибудь сказал пять лет назад, что я буду сидеть перед психиатром и жаловаться на жизнь, я бы такого провидца самого послала к психиатру! Но вот… Видно, поумнела с годами, а это вредно. У меня есть все для счастья, кроме самого счастья, и мне кажется… – Она приложила пальцы к вискам и тут же резко отдернула их, сыграв отчаяние: – Иногда кажется, что я схожу с ума в нашем большом доме! Он кажется мне пустым, хотя там есть мой сын, прислуга, по вечерам возвращается муж… Они все рядом, но иногда их для меня как будто не существует… И я сама кажусь себе такой чужой… Как будто я с собой незнакома. Иногда даже забываю свое имя, и тогда мне кажется, что если кто-то войдет в комнату, где я сижу, он увидит только стены и мебель, а меня… Меня там не будет. И в такие минуты я страшно боюсь, что кто-нибудь войдет!

Эта исповедь вырвалась у нее спонтанно, одно слово влекло за собой другое, и Ника говорила горячо, искренне, хотя вовсе не о себе. Она видела в этот миг тонкое лицо Ксении, ее светло-синие, печальные глаза, жест, которым та во время разговора поправляла на стройной шее жемчужное ожерелье. Эта женщина не выглядела счастливой, и при том, что она была полной хозяйкой особняка и прислуги, казалась совершенно чуждой всему, что ее окружало. Ника говорила как бы от ее имени, и, вероятно, ее псевдо-исповедь производила впечатление, потому что Генрих Петрович слушал внимательно и очень серьезно. Наконец она умолкла и, ожидая ответа, подняла на него глаза. Тот неожиданно встал и вышел из-за стола:

– На сегодня мы закончили. Если захотите продолжать – запишитесь у секретаря.

И не дав ей опомниться, торопливо вышел из кабинета. Ошеломленная Ника даже не попыталась его остановить. Придя в себя, она подняла с пола сумку, отключила диктофон и, движимая непреодолимым любопытством, оглядела письменный стол, надеясь увидеть блокнот, где делал пометки Генрих Петрович. Ее посетила безумная, но притягательная идея – похитить блокнот, наверняка содержащий массу интересного материала о пациентах. Однако осторожный психотерапевт не дал ей такой возможности – стол был пуст. Недовольная Ника вышла в приемную и кивнула Ярославу:

– Все на сегодня. Что, прошло сорок минут?

– Ровно сорок, – тот взглянул на часы. – Мало показалось или, наоборот, надоело?

Она презрительно хмыкнула, и Ярослав, взглянув на ее лицо, понимающе улыбнулся:

– Все-все, уходим. Я уже записал тебя на среду, на шесть вечера. Повезло – как раз во время приема позвонил постоянный клиент и отменил свой визит.

У Ники было свое мнение насчет того, повезло ли ей и в какой степени, но она оставила его при себе – их разговор внимательно слушала секретарша, лицо которой за эти сорок минут стало еще более утомленным. Казалось, она вот-вот упадет от изнеможения. Причину этого Ярослав объяснил уже на улице, отпирая машину:

– Три чашки кофе, причем предлагали мне только первую. Вторую попросил я сам, мне ее, естественно, тоже сделали с молоком, без сахара и кофеина, но тут я закапризничал и попросил сахару. Когда принесли сахар, я спросил, нет ли нерафинированного? Бедная женщина уже ненавидела меня, но была все еще вежлива. Честно говоря, двух чашек кофе – причем преснейшего – мне хватило с лихвой, и третью я попросил уже из спортивного интереса. Она сделала, причем впервые – я прислушивался – гремела посудой на кухне. Я начал пить, и вдруг у меня возникли сомнения – без кофеина ли кофе? У меня, понимаешь ли, вдруг началось учащенное сердцебиение. Я умолял эту мученицу пойти на кухню и внимательно проверить упаковку, потому что, если кофе был с кофеином, мне придется вызывать «скорую», у меня больное сердце. К тому моменту приступ грозил, скорее, ей самой, но она пошла и проверила…